ее покинуть. Во-первых, мне не давал покоя ветер; во-вторых, она нагоняла тоску своим безотрадно пустынным видом. Должно быть, так выглядел мир ранним утром на пятый день творения. Тогда были уже созданы земля и небо, и травы, сотворенные на третий и на четвертый день, колыхались на ветру, но из живых тварей в ранние утренние часы пятого дня были придуманы только крабы и моллюски. Остальные появились позже.
Тропинка круто повернула к побережью, и не успел я достичь форпостов растительности, как снова увидел живых существ. Ночная цапля – кваква – в глубокой задумчивости стояла над янтарными водами пруда. Вероятно, она размышляла о пескарях, съеденных вчера за ужином, или о чем-нибудь еще. Заметив меня, она улетела. В ветвях колючей акации звенели капризные трели мухоловок, подобные тем, какие я слышал на рассвете. Эти мухоловки, или «дурочки», как их называют местные жители, очень милые птицы. С утра до вечера они только и делают, что поют. Перепархивая с ветки на ветку, они долго провожали меня.
Вскоре донеслись знакомые звуки – снова прибой. Каменистый грунт сменился светлым сыпучим песком. Пройдя между деревьями, я попал прямо на берег. Это была бухта Мен-ов-Уор, где погибло столько моряков.
Сейчас море было спокойно, ничем не напоминало о разыгравшейся здесь трагедии. Неподалеку от берега шесть пеликанов охотились за рыбой. Едва виднелись рифы. Вдоль берега на несколько миль тянулся ряд стройных кокосовых пальм. Здесь пейзаж был несравненно красочнее, чем в тех частях острова, где мне до сих пор приходилось бывать.
Под пальмами, вытянувшись в ряд, белели небольшие домики. Как и в Метьютауне, они наполовину разрушились. Лишь на немногих уцелели крыши. Я медленно проходил мимо них. Это были простенькие постройки из коралла, вроде моей лачуги. Вероятно, здесь жило когда-то несколько сот человек. Они успели даже выстроить церковь, которая тоже пустовала. Казалось, как бы ни старались люди обосноваться на Инагуа, все их попытки обречены на неудачу. Тут я заметил легкий дымок, кольцами поднимавшийся вверх, и зашагал по направлению к нему. Взобравшись на откос, я вышел к двум крошечным, но вполне еще крепким домикам. Возле одного из них стоял человек. Он повернулся в мою сторону и приветливо кивнул. Это был старик с длинной, во всю грудь, бородой. Из-под нависших бровей на меня смотрели выцветшие голубые глаза. «Сколько ему лет? – подумал я. – Семьдесят пять, восемьдесят?..» Хоть он и горбился под тяжестью лет, но был вполне крепок. Копну его седых, но еще густых волос прикрывала видавшая виды соломенная шляпа. Рваные штаны и рубаха болтались на нем как на вешалке. Картину довершали босые мозолистые ноги.
Я проговорил со стариком весь остаток дня. За ужином, состоявшим из рыбного супа, сушеной кукурузы и моллюсков, он рассказал мне свою историю: приехал сюда юношей с одного из островов, расположенных севернее, по происхождению он англичанин, его родители переселились на Багамские острова незадолго до его рождения; с несколькими предприимчивыми товарищами он обосновался в бухте Мен-ов-Уор и с тех пор здесь живет. У него есть дети, одни покинули остров, другие живут в Метьютауне. По его описанию я догадался, что видел одну из его дочерей в поселке. Она замужем за мулатом.
Соседи один за другим семьями покидали бухту Мен-ов-Уор, и старик остался в полном одиночестве. Но его век уже прожит, и он рассудил, что уезжать не имеет смысла. Море и прибрежная роща снабжают его всем необходимым – пальмовыми листьями для крыши, рыбой и моллюсками на обед. На поляне он выращивает кукурузу. Запросы у него небольшие – ему хватает.
Со своей стороны, я объяснил, какой случай привел меня на Инагуа, как мы потерпели кораблекрушение и почему я брожу по острову. Он необычайно оживился, когда я описал ему «Василиск», подошел к старому буфету, порылся в куче бумаг и вытащил потускневшую фотографию. Я взглянул и ахнул: это был «Спрей»! Оказалось, что капитан Слокам в одно из своих знаменитых путешествий побывал на Инагуа и прочел лекцию в разрушенной теперь церкви. На память он подарил фотографию своего судна.
Утром я долил флягу дождевой водой, собранной в бочонке под водосточным желобом, съел несколько моллюсков и снова направился в заросли. Мне не приходилось рассчитывать на возобновление запаса воды до самого поселка у лагуны Кристоф. Правда, старик объяснил мне, как находить впадины, где скапливается дождевая вода. Но найду ли я их? Сомнительно, да и сам старик не бывал в тех местах уже добрых двадцать лет.
В тот день я проделал путь в двадцать миль, все время идя зигзагами между берегом и голыми равнинами, окружающими внутреннее озеро. По дороге я подстрелил несколько ящериц, впрыснул им формалин и, обернув в марлю, уложил в кувшин. Каждый экземпляр я снабдил этикеткой с указанием, где он пойман. Под вечер, когда тени уже удлинились, я снова вышел к берегу, изнемогая от усталости. Моя одежда была перепачкана, сам я обливался липким потом, ноги и руки были в кровь исцарапаны колючками. Как ни старался я экономить воду – половины фляжки как не бывало. Еще один день – и я останусь без воды.
Стояла адская жара. Я уселся на песчаной отмели и открыл банку консервов. Они исчезли в один миг, но я не утолил голод и вполне мог проглотить вторую, однако воздержался: мои запасы были не слишком обильны. Дня через три консервы кончатся, и мое пропитание будет всецело зависеть от охотничьей удачи. Отдохнув, я разделся и искупался в море. Солнце уже село, всходила луна.
Спал я на голой земле, и мне снилось, что целые полчища крабов выходят из моря и окружают меня. Во сне я слышал, как стучат о камни их панцири. Они угрожающе вздымали клешни и подползали все ближе. Я уже различал их фасеточные глаза[28] на длинных стержнях: они в упор разглядывали меня. Крабы были желтые и двигались по насыпям из морских раковин. То были длинные спиралеобразные раковины, похожие на раковины церитеумов. Да это и есть церитеумы! Но что за чудо – раковин становится все больше, они массами громоздятся друг на друга, неизвестно откуда появляются новые сотни, новые тысячи… Даже крабам трудно справляться с ними, но они упорно подходят все ближе, расталкивая их своими желтыми клешнями. Внезапно полчища исчезают, расплывшись в коричневую, слизистую массу. Эта слизь стекает по клешням, а потом затвердевает коркой в дюйм толщиной. Крабы вот-вот меня схватят – но тут земля стала невыносимо жечь, а душный воздух тяжело сдавил мне грудь.
Я
