А вот — и сами американцы. Настороженные, внимательные, не оставляющие ничего на волю случая, с приборами ночного видения. Двое копаются в моторном отсеке подбитого сегодня MRAP, пытаясь привести его в норму и подсвечивая себе фонариками с красными фильтрами — а еще один занял позицию в башенке ганнера, пулемет исправен и хищно смотрит на город, на улицы, на низкие, разлапистые деревья, готовый плюнуть свинцом в любую полуночную тень, в любое движение, в любой шорох. Несмотря на ночь, американский пулеметчик внимателен, один палец на кнопке спаренного с пулеметом кнопке прожектора, другой — рядом с клавишей автоматического огня. Легкое движение пальца — и ночь вспорет ослепительный луч света, а следом полетят пули, каждая из которых пробивает насквозь машину и всей в ней сидящих.
Одни борются за свою землю. Но и у других тоже важная цель — они борются за правду так, как они ее понимают, они хотят, чтобы на этой земле люди жили, не калеча и не убивая друг друга, чтобы в стране было нормальное, избранное народом правительство, чтобы был честный и справедливый суд, чтобы никому не отрезали головы на площадях, не вешали детей, не отрезали нос и уши тем женщинам, которые не хотят жить в парандже. Если это не праведные цели — то какие же тогда праведные?
Одни не могут победить. Другие — не имеют права проиграть.
И между ними — пробирающийся без света по улицам Джелалабада японский пикап, в котором сидят афганец и американец. Все что им нужно — это купить мяса и хлеба.
Горит Джелалабад. Горят дома, подожженные за сегодня, догорают обломки домов и машин, разбитых ракетами с вертолетов. Тушить в основном некому.
— Вот здесь, сэр.
Сержант подозрительно огляделся в прибор ночного видения — улица не внушала ему доверия, хоть и движения не было видно. Ряд машин у тротуара, как минимум две сожженные, что с остальными — не видно из-за темноты.
— Точно здесь? Я не вижу лавок.
— Здесь живет мой родственник, дядя, неродной. Он привозит мясо для лавок и продает его. У него можно купить целую тушу.
— Хорошо, пошли…
Автомат за спиной, Bravo-18 в руках Чем хорош этот автомат — у него почти все, кроме перезарядки — как у М4. Прицел, приклад, способ крепления магазина, рукоятка, тактическое цевье с рукояткой — все как в М4. Только затвор передергивается как в АК. Автомат незнакомый, им он попался впервые — но Амойо уже опробовал его несколькими выстрелами, почистил и остался доволен. По длине как Commando — но безотказность выше на порядок, да и убойность всяко получше. В теснине незнакомого дома с ним управляться куда проще чем с М4, тем более — на выстрелы АКМ не сбегутся муджики со всего города, а со связью тут плохо…
Заболь забарабанил по железной двери, размера такого, как будто она вела в гараж.
— Мне… можно будет пройти внутрь?
— Думаю, что да, сэр. Дядя не очень вас любит — но со мной можно.
Стук разносился по всей улице, заставляя сержанта нервничать — он знал, что нельзя привлекать внимания, если хочешь оставаться в живых.
Наконец — дверь открыли, только на узкую щелку. Последовали длинные переговоры на пушту, из которых сержант понял несколько слов.
— Дядя согласен продать нам мясо — сказал Заболь — оно все равно сгниет. Потому что электричества нет.
Великолепно!
— Что нужно делать?
— Подгоните машину прямо сюда. Мы положим мясо в кузов.
— А цена?
— Поторгуемся.
Сержант так и сделал — подогнал пикап, начали грузить мясо. Мясо было бараньим, баранина, жесткое и со специфическим привкусом — но мясо есть мясо. Сержант прикинул, что если они сейчас приедут на базу и зажарят все мясо на костре — то половину съедят сейчас, половину утром и насытятся, как говорится, до отвала. Так — и мясо не пропадет, и пайки останутся… до лучших времен.
Во время погрузки сержант обнюхал одну из туш — похоже, еще не испортилась, хотя температура мяса уже комнатная, надо есть как можно быстрее.
Затем Заболь начал торговаться. Тут вопрос не в семейных чувствах — наоборот, если бы он просто заплатит названную цену, он бы оскорбил дядю в его лучших чувствах. В Афганистане торг — это целый ритуал, цену могут назвать и в десять раз выше, а того, кто умеет хорошо торговаться — уважают не меньше, чем скажем, хаджи[53].
Торги завершились минут за пятнадцать — это было быстро, в конце концов, мясо все равно надо было продавать, оно портилось. Сержант заплатил долларами, которые отсчитали при свете фонарика, и цена была в два с лишним раза ниже, чем называли на базаре цену ему.
— Руки бы помыть… — сказал сержант, как американец он привык к чистоте, и липкая пленка от мяса на руках сильно раздражала
— Там есть вода… На втором этаже, вода пока еще есть.
Лестница была темной и узкой, Гэтуик поднимался по ней первым, Заболь шел следом. Рукомойник здесь был совсем примитивным, китайским. Сержант плеснул на руки, вытер — он знал, что в Эй-стане вода — ценность, и не хотел расходовать ее много, чтобы не причинять неудобств хозяевам. Вытерев руки ветошью, матово белеющей в темноте, он повернулся, чтобы уходить, и вдруг…
Два быстрых шага, висящий на грудь автомат в руки, удар в дверь — быстрый и сильный. То, что он слышал — нуждалось в проверке, и чем быстрее, тем…
Комната. Большая и нищая, без перегородок. Какие-то вещи, сваленные в углу, луч фонаря скользит по ним, высвечивая нищету и убогость. И — кровати. Даже не кровати, а топчаны, сделанные из всего, из чего только возможно, покрытые грязными пуштунскими одеялами. На каждом из них — раненые. Человек восемь. Кто это, как они получили ранения — не приходится сомневаться.
Духи!
Раненые духи. Муджики, мусульмане. Враги. Те, кто пытался сегодня убить и — и сам получил ранения. Сержант и сам не понял, что почуял — дошло только потом, лекарственный запах и стон одного из раненых. Запах госпиталя, фельдшерского пункта, того, чего не могло быть в обычном доме.
Сержант осветил подствольным фонарем лица сначала одного, потом другого раненого. Все они были молоды — не старше двадцати, молодая поросль джихада, пацаны, по сути, без колебаний бросившие свои жизни на чашу весов ради того, чтобы на их земле жили так, как они хотят — пусть и всему остальному миру это кажется варварством и безумием.
Все они молчали. Молча переносили страдания — хотя по серой коже, по каплям пота, по намертво сжатым зубам было понятно, что они страдают и сильно. Сержант не раз бывал у медиков — то оттаскивал к медэваку раненых, однажды и сам вынужден был обратиться за помощью. Когда их учили — им сказали, если больно — кричите. Кричите так, чтобы уши закладывало. Тогда будет легче. И в любом американском госпитале было то же самое — крик, мат, очень много крика. Эти — не кричали. Страдали молча…
Какие же мы все-таки разные…
Сержант опустил автомат. Молча повернулся и пошел вниз, чувствуя своим затылком взгляд Заболя. Подошел к машине, там была рация — но он взял не рацию. В каждом транспортном средстве, где ездили американцы, должна была быть как минимум расширенная аптечка для оказания первой помощи, статистика гласит, что при ранениях важен первый час, если в течение этого первого часа раненому оказывается квалифицированная медицинская помощь — количество безвозвратных потерь сокращается не на проценты, а в разы.
Сержант взял большую аптечку, которая была в машине. Ругая в душе сам себя, вернулся к дверям, где стояли Заболь и хозяин, протянул аптечку хозяину. Тот, поколебавшись недолго, все же взял ее…
— Рахмат…
Сержант Гэтуик отрицательно покачал головой
— Заболь, поехали.
Через десять минут они выехали из города, их никто не обстрелял. На востоке, там, где была дорога Пешавар — Джелалабад, постоянно что-то вспыхивало, словно гроза была в горах. Но это была не гроза — это стратегические бомбардировщики В-52, поднятые как с Диего-Гарсии, так и с континентальных баз США перепахивали своими бомбами джелалабадскую зеленку, делая это методично и основательно…
Тот же день
FOB Omega-Bravo
Осада
Эта передовая оперативная база была как проклятая. Возможно потому, что она слишком близко находилась к границе, и была первой на пути молодых талибов, прошедших курс подготовки в лагерях и теперь отправляющихся в Эй-стан за своей шахадой[54]. Возможно потому, что здесь был очень удобный путь для контрабандистов, и они его перекрывали. Как бы то ни было — базу подвергали обстрелам настолько часто, что нельзя было припомнить дня, в который базу хотя бы раз не обстреляли, а припасы сюда доставляли исключительно по воздуху, беспилотными вертолетами на внешней подвеске. По воздухе же вывозили личный состав — вертолет плюхался на площадку, те кто прилетал — быстро выметались и бежали в окоп, те кто отбывал из этого ада — бежали к вертолету, и как только последний оказывался на борту — вертолет моментально взлетал, пока муджики не прочухали что к чему и не отправили в полет еще несколько Б1[55], которые на той стороне выпекали сотнями, как хорошая хозяйка выпекает пирожки на противне.
