– Кривенс! Время гэтьски!
В воздухе мелькнуло что-то размывчатое и дверь со стуком захлопнулась.
Спустя немного времени один из посетителей осторожно подошел и потыкал ворох старой одежды и тростей – все, что осталось от странного гостя. Шляпа покатилась и он тут же отпрыгнул назад.
Перчатка, все еще висящая на стойке бара, упала на пол со стуком, который прозвучал очень громко.
– Ну что же, посмотрим на это таким образом, – сказал бармен. – Чем бы оно ни было, оно, по крайней мере, оставило здесь свои карманы…
С улицы донесся звук:
АААААААаааааааУУУУуууууОООооооо…
Метла врезалась в соломеную крышу домика мисс Левел и застряла в ней. Фиглы, продолжая драться, посыпались с нее.
Сражающейся, пихающейся массой они вкатились в домик, ведя боевые действия всю дорогу вверх по лестнице и сгрудились пинающейся, толкающейся горой в спальне Тиффани, где к ним присоединились и те, кто оставался на посту около спящей девочки и мисс Левел.
Но постепенно до сознания драчунов пробился звук. Это пронзительно заиграла мышлинка, прорезаясь сквозь сражение, как меч. Руки ослабили свой захват на глотках, кулаки и ноги замерли в воздухе, полузанесенные.
Слезы струились по лицу Ужасна Велика Билли, играющего «Цветики Степные», самую печальную песнь на свете. В той песне говорилось про дом, про матерей, про добрые старые времена, что миновали бесследно, и про тех, кого нет больше с нами. Тоскливая мелодия раздирала душу фиглам, которые отпустили друг друга и потупились, слушая песнь о предательстве, вероломстве и невыполненных обещаниях…
– Что за срам! – завопил Ужасен Велик Билли, выпуская изо рта мундштук мышлинки. – Срам на вас! Предатели! Изменники! Ваша карга бьется за саму свою душеньку! Где же ваша честь? – Билли швырнул жалобно пискнувшую мышлинку на пол. – Проклинаю я свои ноги, на яких стою тут пред вами! Осрамили вы само солнце, что вас освещает! Осрамили кельду, что породила вас! Предатели! Мерзопакостники! Что ж я поделал такого, что осужден быти посредь сборища татей? Тута кто-то возжелал побороться? Поборитеся со мной! Айе, поборитеся со мной! И я клянуся арфой моих костей, что закину я его на дно окияна, а затем дам ему пинка, чтоб долетел до луны, и узрю я его скачущего в Пекло верхом на ежике! Ярость моя бушует аки буря, что горы в песок стирает! Так кто из вас выйдет супротив меня?
Велик Ян, который был почти в три раза выше, чем Ужасен Велик Билли, попятился, когда маленький гоннагль встал перед ним. Ни один фигл не осмелится и рукой шевельнуть в такую минуту, не рискуя своей жизнью. На ярость гоннагля было страшно смотреть. Слово гоннагля может разить, как меч.
Вулли Валенок протиснулся вперед.
– Разумею я твою печаль, гоннагль, – пробормотал он. – То моя провина, из-за тупости моей. Треба было мне вспомнить про наши беды с кабаками.
Он выглядел таким подавленным, что Ужасен Велик Билли немного успокоился.
– Оченно хорошо, – сказал он, но не столько спокойно, сколько холодно, потому что такой запал ярости так быстро не проходит.
– Боле о том молвить не будем. Но и забывать не станем, так?
Он указал на спящую Тиффани.
– А теперя возьмите шерстю, табак и скипидар. Откупорьте скипидар и капните на тряпки клок. И чтоб ни один – я розумливо реку? – ни капелюшечки не спробовал!
Фиглы, спотыкаясь друг о друга, кинулись исполнять приказание. Раздался звук рвущейся ткани – это от подола платья мисс Левел был отодран «тряпки клок».
– Так, – сказал Ужасен Велик Билли. – Вулли Валенок, положь все на перси велика мальца карге, чтоб она их понюхала.
– Как же она их понюхает, коли лежит тут без сознания? – спросил Вулли.
– Нос не спит, – спокойно объяснил гоннагль.
Три запаха пастушьего вагончика были благоговейно возложены прямо под подбородком Тиффани.
– Теперя мы будем пожидать, – сказал Ужасен Велик Билли. – Будем пожидать и надеяться.
В маленькой спальне, где собрались фиглы и ведьмы, было жарко. Совсем немного времени понадобилось ароматам овечей шерсти, табака и скипидара, чтобы улетучиться и заполнить комнату…
Ноздри Тиффани дернулись.
Нос очень хорошо соображает. И у него хорошая память – очень хорошая. Настолько хорошая, что запах может вернуть вас в прошлое – резко до боли. И мозгу его не остановить. Мозг вообще беспомощен в таких случаях. Роитель контролировал мозг, но не мог контролировать, к примеру, желудок, который извергал пищу во время полета на метле. И роитель ничего не мог поделать с носом…
Запахи овечьей шерсти, скипидара и табака Бравый Мореход могли повести сознание за собой, к тому окруженному тишиной местечку, где было так тепло, надежно и безопасно…
Роитель открыл глаза и огляделся.
– Пастуший вагончик? – проговорил он.
Он выпрямился. Красный свет струился в открытую дверь вагончика, проникал сквозь частокол побегов, растущих повсюду. Многие деревья уже выросли и откидывали длинные тени, пряча солнце за решетку. Но вокруг пастушьего вагончика деревья вырубили.
– Это уловка, – сказал роитель. – Она тебе не поможет. Мы – это ты. Мы думаем как ты. У нас лучше получается думать как ты, чем у тебя.
Ничего не произошло.
Роитель выглядел как Тиффани, хотя он был немного выше ростом, потому что Тиффани считала себя выше, чем была на самом деле. Он вышел из вагончика на поляну.
– Становится поздно, – обратился он к тишине. – Посмотри на деревья! Это место умирает. Нам нет нужды спасаться бегством. Скоро все это станет частью нас. Всем, чем ты могла бы стать. Ты гордишься своим клочком земли. Мы же помним время, когда еще не было миров! Мы – ты, сможешь изменять все мановением руки! Ты можешь быть хорошей или плохой, но это ты будешь решать, что хорошо, а что плохо! И ты никогда не умрешь!
– Тоды что ж ты весь упрел, как куча навозу? Ну ты и мерзопакостник! – раздался голос за спиной роителя.
На мгновение роитель дрогнул. За долю секунды он успел несколько раз измениться. Мелькнули чешуя, плавники, зубы, остроконечная шляпа, когти… и затем здесь снова стояла Тиффани и улыбалась.
– О, Роб Всякограб, мы рады видеть тебя, – сказал роитель. – Не мог бы ты нам помочь…
– Не пытайся обдурить мя! – закричал Роб, подпрыгивая на месте от ярости. – Уж я-то завсегда роителя отличу! Кривенс, те причитается справный пинок!
Роитель превратился во льва с зубами размером с меч и взревел.
– Ага, вот, значится, как? – сказал Роб Всякораб. – Побудь-ка зедся! – Он кинулся бежать и исчез.
Роитель снова принял форму Тиффани.
– Твой маленький друг убежал, – сказал он. – Выходи же. Выходи сейчас же. Зачем нас бояться? Мы – это ты. Ты не такая, как все эти безмозглые животные, глупые короли и жадные волшебники. Вместе…
Роб Всякограб вернулся, сопровождаемый… всеми.
– Ты умереть не могешь, – завопил он. – Но мы тя заставим возжелать смерти!
И фиглы ринулись в бой.
Когда фиглы сражаются с крупным противником, у них есть преимущество – их размер. По маленьким и быстрым целям очень трудно попасть. Роитель давал отпор, меняя форму. Мечи звенели о чешую, головы натыкались на клыки – он кружился по лугу, рыча и вопя, обретая свои прошлые формы, чтобы противостоять каждой атаке. Но фиглов убить не так-то просто. Они отскакивали, когда их швыряли, пружинили, когда на них наступали и легко уворачивались от клыков и когтей. Они сражались…
…и земля задрожала так неожиданно, что даже роитель потерял равновесие.
Пастуший вагончик заскрипел и начал погружаться в траву, раскрывающуюся вокруг него, как в масло. Деревья задрожали и один за другим опрокинулсь навзничь, словно под травой им обрезали корни.
Земля… вздыбилась.
Скатываясь со вздымающегося склона, фиглы видели, как холмы устремлялись в небо. То, что было здесь, что всегда было здесь, начало проявляться.
В темное небо поднимались голова, плечи, грудь… Кто-то, кто лежал под растущей травой, чьи ноги и руки были холмами и долинами, садился. Он двигался с каменной медлительностью, сдвигая миллионы тонн почвы. То, что казалось двумя длинными перекрещенными насыпями, оказалось гигантскими зелеными руками.
Рука с пальцами размером с дом протянулась, взяла роителя и подняла его в воздух.
Где-то вдалеке послышались три глухих удара. Похоже, что звуки раздавались во внешнем мире. Фиглы, наблюдающие с маленького холма, бывшего коленкой гигантской девочки, не обратили на них никакого внимания.
– Она молвит земле, что она такое и земля молвит ей, кто она есть, – сказал Ужасен Велик Билли, по лицу которого текли слезы. – И не смочь мне песню об этом сложить! Не настолько я хорош!
– Это велика мальца карга грезит, что она холмы или холмы грезят, что они велика мальца карга? – спросил Вулли Валенок.
– И то и другое, мабуть, – ответил Роб Всякограб.
