Надо поговорить с Антоном.
Сегодня же вечером.
День у плиты я продержалась только усилием воли — мысли никак не желали сосредоточиться на приготовлении стейков и мяса по-грузински. Богосавец вел себя, как ни в чем не бывало, а мне было совестно даже посмотреть в его сторону.
Когда ресторан закрыли, я поднялась в свою комнату, переоделась и набрала номер Антона, который помнила наизусть. Когда-то я звонила своему бойфренду по сто раз на день. Пальцы привычно пробежали по знакомым цифрам, потом — пара гудков, а потом раздался довольный голос Антона:
— Привет, Дашунь! Вспомнила обо мне?
— Ты подал в суд на Богосавеца? — начала я, проигнорировав приветствие.
— Ага, — сообщил он весело. — Нажаловался? Поэтому звонишь?
— В модном журнале прочитала, — отрезала я, — про богатых бездельников. Ты что творишь, Антоша? Кто тебя избивал? Какую карьеру он тебе сломал? Или ты карьеру тем местом делаешь, по которому прилетело?
Антона мой тон нисколько не обидел:
— Ты чего ругаешься, Дашунь? — сказал он вальяжно. — Давай хоть встретимся, чтобы не по телефону ругаться. Ты разве по мне не скучаешь?
— Не скучаю, — огрызнулась я. — Но встретиться надо. Давай в «Мартинике», через полчаса.
— Другой разговор, — Антон даже засмеялся. — Буду ждать и…
Я отключила связь, не дослушав. Руки тряслись от злости.
Накинув ветровку, я вышла из комнаты и пошла по коридору, бесшумно ступая по ковру. В кабинете Богосавеца горел свет — дверь была прикрыта неплотно, и желтая полоска света косо лежала на полу и стене. Я остановилась в трех шагах от нее, раздумывая — надо ли сказать шефу о статье? Наверное, он уже знает… А если не знает? Мужчины не читают болтовню светских львиц в таблоилдах.
Медленно, словно меня притягивало магнитом, я подошла к двери и заглянула в щелку.
Шеф сидел за столом, подперев голову, и смотрел прямо на меня.
[1] Плод кактуса
Несколько секунд мы молчали, глядя друг на друга — Богосавец на меня, сидя за столом, а я — одним глазом в дверную щелку.
Поколебавшись, я открыла дверь пошире, шагнула на порог и сказала:
— Лилиана дала интервью «Дюне»… Ужасная статья, на самом деле.
— Знаю, — кивнул Богосавец. — Я читал. Ты не слишком расстроилась? — он скользнул взглядом по моей ветровке. — Решила прогуляться?
— Хочу встретиться с Антоном, — призналась я, немного поколебавшись. — Поговорю, чтобы забрал заявление на вас.
Богосавец вскочил из-за стола и оказался рядом так быстро, словно мчался с мячом к воротам, обходя защитников.
— Не вздумай, — сказал он негромко и взял меня за плечи. — Даша, не вздумай встречаться ни с ним, ни с Лилианой.
— Почему?.. — прошептала я, как всегда чувствуя рядом с шефом головокружение и слабость в коленках. — Это ведь неправда… Вы не избивали его…
— Ну, с точки зрения закона — избивал, — он чуть заметно усмехнулся. — Пинка-то я ему дал, прямо на камеры. Тут не отвертишься.
— Вот я и хочу…
— Но это — не преступление, — перебил он меня. — Всего-то административка. Заплачу штраф — и делов. Недорогая плата за удовольствие пнуть гаденыша.
— Но это сплетни… — я таяла под его взглядом, как мороженое на солнце, и ничего не могла с собой поделать.
— Скандал тоже играет на популярность. Не волнуйся.
— Хорошо, не волнуюсь…
— И не ходи разговаривать с Изотовым, — строго приказал шеф.
— Хорошо, не пойду…
Я ужаснулась собственному безволию, но так и продолжала стоять и таять. Мороженое. Глупое мороженое с этикеткой «Даша Иванова, повар».
Конечно, шеф сказал, что «дело важнее тела» и намекнул, что продолжения нашей ночной эпопеи на столе не будет, но стоило ощутить аромат горьковатой свежести, заглянуть в серые глаза — и я представляла себе, что бы произошло, не прерви нас тогда Лилиана.
Как бы он снимал с себя рубашку? Медленно расстегивая пуговицу за пуговицей и одновременно целуя меня? Или раздевался бы быстро, сорвав рубашку, бросив ее на пол и вцепившись в поясной ремень своих брюк?..
Люди не умеют читать мысли друг друга, но я засомневалась, так ли это, когда ладони шефа вдруг скользнули мне на спину, на талию, прижимая, оглаживая…
— Дашка… Даша… — прошептал Богосавец и наклонился, потянувшись к моим губам.
Я закрыла глаза и запрокинула голову, робко коснувшись его груди, ощущая под рубашкой стальные мускулы. Сейчас он просто разложит меня на диванчике… или даже на полу, на ковре… или усадит на стол…
— Даша, останови меня…
— Остановитесь, — покорно повторила я, не открывая глаз, и уже сама прижалась к нему, запуская пальцы в его волосы, играя прядями…
— Хреново останавливаешь, — по голосу я поняла, что он улыбается.
— Все равно мне с вами не справиться, — ответила я шепотом, — у нас разные весовые категории…
— По-моему, ты меня уже положила на лопатки, — он взял меня за подбородок и легко поцеловал — совсем легко. Наверное, чтобы дать мне последнюю возможность отступить.
Но куда отступать, если я уже проиграла? Сдалась окончательно и бесповоротно?
— На лопатки? — пробормотала я. — Значит, я — сверху?..
Поцелуй получился не просто головокружительным — крышесносным.
Я совершенно забыла, где нахожусь. Не было больше никого и ничего — ни правил, ни морали, ни стыда. Были только я и Богосавец. Я и Душан…
Многозначительное покашливание привело нас в чувство. Я отшатнулась от Богосавеца так, что налетела спиной на стену, а он остался стоять — с взъерошенными волосами, в расстегнутой почти до пояса рубашке. Я не смогла вспомнить, когда расстегнула ее. Наверное, когда мы с шефом целовались…
Но теперь в кабинете были не только Даша Иванова и Душан Богосавец. У порога стоял и наблюдал за нами Алексей Аркадьевич — Лёлик. Сегодня на нем была белая бабочка в черный горох, и мне показалось, что бабочка смотрит на нас десятком любопытных глаз.
— Ну, я другого даже не ожидал увидеть, — сказал Лёлик, поджимая губы и демонстративно обращаясь только к Богосавецу. — Ты уж извини, что побеспокоил, но только что отменили сорок три брони. И это только вечер. Боюсь даже подумать, что нас ожидает утром. Но тебе не до этого, у тебя более важные дела.
— Прекрати истерику, — ответил Богосавец так спокойно, словно не он только что целовал меня взасос. — Даша, можешь идти.
Я кивнула и бросилась к дверям, но на пороге меня остановил голос шефа:
— Иди к себе. Не вздумай разговаривать с Изотовым.
Я снова кивнула, но теперь уже Алексей Аркадьевич остановил меня, не позволив уйти:
— Останься, — бросил он мне, а потом обернулся к Богосавецу. — Зачем ты ее отправляешь? Пусть останется, послушает. Послушает, как ты спускаешь ресторан в помойную яму. Это же ради нее? Пусть узнает, погордится.
— Несешь бред, — ответил Богосавец безо всякого выражения. — Коньяк будешь?
— Будешь, — буркнул Лёлик, сутулясь и потирая ладони. — Только коньяк сейчас и осталось.
— Даша, будешь? — спросил шеф, доставая из ящика стола бутылку французского коньяка.
Я помотала головой, отказываясь, и Богосавец разлил коньяк в две водочные стопки. Мужчины чокнулись и выпили, закусив печеньем с оливками.
— Что будем делать с бронью? — спросил Лёлик, крякнув и поморщившись. — Б<….>ь, это писец полный, — он повернулся ко мне и картинно шаркнул ножкой. — Простите, мадемуазель, но не сдержался.
— Сдерживайся, — посоветовал Богосавец. — А что ты сделаешь с бронью? Ничего. Будем работать на приток новых клиентов.
— А они придут — новые? — ощетинился Лёлик. — По-моему, кое-кто сделал все, чтобы распугать и старых, и новых! Налей еще.
— Не пейте, пожалуйста, — тихо попросила я. — Вы обещали.
— Обещал? — Лёлик, не дожидаясь, опрокинул в себя еще рюмку коньяка. — Давал клятвы верности? Как юный Ромео?
— Для рецепторов вредно, — Богосавец не повелся на очередную подковырку. — Наливай, если хочешь. Мне хватит.
