Прабир примирился со своей неспособностью убедить себя избавиться от страха, который он чувствовал при мысли о том, что нога Мадхузре ступит на остров — был ли он преувеличен сверх меры или нет по сравнению с действительной опасностью — но нельзя было ожидать, что ему удастся так легко избавиться от прошлого. Он даже не мог точно сказать, какой страх или какой инстинкт заставлял вращаться вокруг Теранезии весь его мир. Неужели он все еще пытается доказать погибшим родителям свою преданность? Он всегда руководствовался своими воспоминаниями о них и их воображаемое одобрение было единственным верным знаком того, что он поступает правильно. Но он не верил, что превратил Мадхузре в пешку в какой-то игре с призраками из своей головы. Еще в меньшей степени он мог согласиться с тем, что все их отношения вращаются вокруг сомнительного менделевского утверждения, что она — единственная живущая, кто может передать половину его генов в будущее. Мадхузре была не только его сестрой — она была его старейшим другом и верным союзником. Так почему бы ему на несколько недель не взять отпуск на работе, которую он ненавидит, чтобы позаботиться о ней в самом опасном уголке мира?
Прабир повернулся к больнице спиной и направился обратно в город. Какое бы чувство любви, восхищения и уважения он не испытывал к ней, но если бы они впервые встретились в доме Амиты — к которой Мадхузре попала бы из совершенно чужой семьи и при этом все равно решила бы при первой же возможности сбежать с ним из феминистского дурдома — он был почти уверен, что не был бы готов последовать за ней до самой Теранезии.
* * *
Прабир раньше уже летал в Амбон, но, как снижался самолет, помнил смутно. В этот раз, ему, во всяком случае, стало пронзительно ясно видно — чего никогда не случалось на уровне моря, при прибытии на пароме — что покрытый туманом остров в действительности состоит из двух различных вулканических комплексов, в геологически недавние времена соединенных узким перешейком ила. Амбон Харбор занимал большую часть того, что когда-то являлось проливом между двумя соседними островами, и если бы он проник немного глубже, то появился бы с другой стороны.
Аэропорт Паттимура располагался на северо-западном берегу гавани, а Амбон Сити был в десяти километрах восточнее. Прабир, понаблюдав за моторкой, перегруженной пассажирами и багажом, решил пойти длинным путем в обход.
Ожидая на шоссе автобуса, он тоже чувствовал смущение, но совсем не так, как в Дарвине: он опасался того, что вот-вот кто-то узнает его и попросит объяснить свое долгое отсутствие. Это было маловероятно: люди, которых он здесь встречал, были достаточно дружелюбны, но из-за его ломаного индонезийского и нечастых приездов его семьи у него фактически не было шанса с кем-нибудь познакомиться.
Дорога вокруг гавани заняла почти час. Поверхность воды выглядела намного более чистой, чем он помнил — раньше она, как правило, была покрыта пятнами нефти и мусором, расступающимся перед заходящим в гавань паромом, чтобы потом окружить его.
В городе он вышел из автобуса и отправился в отель. Вдоль улиц, вымощенных недавно обновленной брусчаткой, на равных интервалах выстроились высокие деревья, а мотороллеры, гул которых, как он помнил, преследовал повсюду, были, очевидно изгнаны из центра города. Не было ни рекламных щитов, ни навязчиво современных вывесок магазинов, а ряд почти одинаковых фасадов белого камня сиял в лучах солнца. Все это было, вероятно, расчетливой попыткой воссоздать для туристов голландский колониальный стиль, сохранившиеся образцы которого были разнесены в пыль бомбежками Второй мировой.
Будучи ребенком, он никогда не заучивал свой маршрут по Амбону, полагась на своих родителей. Он не узнавал ни одно из зданий, мимо которых проходил, и не имел ни малейшего представления в каком направлении и как далеко от него находятся рынки и магазины, где они закупали продукты. Но игры света и запаха воздуха оказалось достаточно, чтобы вызвать у него неприятное чувство повторной близости. Ему не нужно было видеть воссозданное по кирпичику прошлое, чтобы почувствовать, как оно дотянулось до самых глубин его души.
Небольшая группка людей в яркой, похожей на официальную, одежде стояла у края главной площади и, вытянув руки по швам, с полузакрытыми глазами, пела что-то, при этом сильно потея. Позади них покосившийся картонный знак докучал несколькими дюжинами слов на индонезийском. Прабир слишком устал, чтобы рыться в памяти, в надежде получить сомнительного качества перевод, и, когда увидел подпись под текстом — книга, глава, стих — решил не напрягаться, вылавливая из рюкзака планшет с переводчиком.
Орды евангелистов из США оккупировали регион после гражданской войны, но наибольших успехов они добились в Западном Папуа, где даже действующий президент был обращен в психоз «рождения свыше». Прабир не знал, почему молукканцы оказались такими стойкими в этот раз: ведь они легко пали жертвой испанского католицизма, затем так же легко сменив его на голландский протестантизм — и отчасти это, наверняка, происходило из-за того, что они пытались приспособиться к каждому, кто год за годом приставлял ствол к их головам. Возможно, американцы не слишком старались скрывать свою неприязнь к исламу, который все еще был здесь достаточно популярен. Отношениям между христианами и мусульманами был нанесен почти непоправимый урон в первые годы хаоса после отставки Сухарто, когда ведомые провокаторами мятежники забрали сотни человеческих жизней. Десятилетие спустя под прикрытием войны уничтожались целые деревни. С обретением независимости Республика Малуку-Селатан начала возрождать пятисотлетнюю традицию альянсов между христианскими и мусульманскими деревнями — эти союзы pela когда-то весьма преуспели в разрядке межрелигиозной напряженности и настолько укоренились на некоторых отдаленных островах, что христиане строили мечети для своих соседей, а мусульмане строили церкви. Возвращение pela, с предоставленной ими возможностью списать годы насилия, как отклонение от нормы, стало, вероятно, главной причиной того, что РМС не сорвалась в бесконечный цикл убийственной мести.
Прабир собрался было уже уходить, когда заметил что-то, выставленное у ног поющих и не очень хорошо различимое из-за проходящих мимо пешеходов. На заляпанных пятнами кусках холстины были выложены части тел каких-то животных, разделанных чьей-то неумелой рукой. Он неохотно подошел ближе. Внутренности и кости ничего не говорили ему — возможно, те, кому это предназначалось, имели больше опыта в разделке животных, или, по крайней мере, должны были увидеть что-то им известное, что должно было произвести на них впечатление. Череп принадлежал какому-то мелкому сумчатому, возможно древесному кенгуру или поссуму. Некоторые части шкуры были покрыты густой шерстью, а некоторые — блестящими коричневыми чешуйками. Но, если это существо и было какой-то удивительной химерой, то зачем ослаблять производимый им эффект, разделывая его?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
