– Никто и не предлагает тебе жареной свинины, – удивленно сказала бабушка. – Съешь сэндвич с огурцом. Они освежают.
Дедушка подстерегал осу. Он мрачно и выжидающе следил, как она кружит над его чаем. Внезапно взмахнул в воздухе своей мухобойкой.
– Готова, – торжествующе объявил он и каблуком вдавил осу в ковер.
Дебора подумала про Иегову.
– Не носись по жаре, – сказала бабушка. – Это неразумно. Разве не можете вы с Роджером поиграть в какие-нибудь приятные, спокойные игры?
– В какие игры? – спросила Дебора.
Но бабушка была неизобретательна. Крокетные молотки все поломаны.
– Мы могли бы притвориться гномами и играть головками от молотков, – сказала Дебора и на миг представила себе крокет на четвереньках. Но от этого онемели бы колени. Так играть слишком трудно.
– Я почитаю вам вслух, если хотите, – сказала бабушка.
Дебора ухватилась за это предложение – ведь оно отсрочивало крикет. Она побежала на лужайку и постаралась подать эту идею так, чтобы сделать ее заманчивой для Роджера.
– Я потом с тобой поиграю, – сказала она. – А мороженое, которое у Агнес стоит в холодильнике, ты можешь съесть все. И я поговорю с тобой вечером, когда ляжем спать.
Роджер колебался. Все следовало взвесить: получалось три хороших предложения против одного плохого.
– Помнишь, папа подарил тебе палочку сургуча? – спросил он.
– Да.
– Дашь ее мне?
Пришел черед выбирать Деборе – момент покоя сейчас или утрата длинной и толстой сургучной палочки такого ярко-красного цвета.
– Ладно, – согласилась она неохотно.
Роджер оставил калитки, и они пошли в гостиную. Дедушка при первом же упоминании о чтении исчез, забрав с собой Заплатку. Бабушка убрала чайную посуду со стола, нашла свои очки и книгу. Это был «Черный Красавчик»[31]. Бабушка не держала у себя современных детских книг, и эта книга сближала всех троих. Она читала ту ужасную главу, где говорилось, как конюх, позволив Красавчику сильно вспотеть, напоил его холодной водой и не накрыл попоной. Как раз подходящая история для такого дня. Даже Роджер слушал завороженно. А Дебора, глядя на спокойное бабушкино лицо, под звуки ее негромкого голоса думала о том, как странно, что бабушка смогла с такой легкостью превратиться в Красавчика. Она стала конем, страдающим в конюшне от пневмонии и спасенным мудрым кучером.
После чтения крикет уже не представлял никакого интереса, но Деборе пришлось держать слово.
Ее не покидала мысль о Черном Красавчике, который сам пишет о себе книгу. Бабушка сказала, что это показывает, как хорошо эта книга написана, ведь ни один ребенок ни разу не усомнился в практической стороне дела, ни разу не представил себе лошадь, держащую перо в копыте.
«У современной лошади была бы пишущая машинка», – подумала Дебора и начала подавать мячи Роджеру, улыбаясь про себя при мысли о том, как Красавчик двадцатого века стучал бы обоими передними копытами по клавишам машинки.
В этот вечер, по случаю сильной жары, обычный распорядок изменили. Дети приняли ванну перед ужином, потому что разгорячились и устали после крикета. Потом, надев кардиганы поверх пижам, они сели за стол на террасе. На этот раз бабушка была снисходительна. Было все еще жарко настолько, что простудиться они не могли, а роса пока не выпала. Сидеть в пижамах на террасе оказалось довольно занятно. Как люди за границей, сказал Роджер. Или туземцы в Южных морях, сказала Дебора. Или бродяги на побережье, которые утратили положение в обществе. Дедушка, переодевшийся в белый тропический пиджак, положения в обществе не утрачивал.
– Он – белый торговец, – шепотом сказала Дебора. – Он сколотил состояние на жемчуге.
Роджер поперхнулся. Любая шутка в адрес дедушки, которого он боялся, таила в себе сладкий страх опасности.
– Что показывает термометр? – спросила Дебора.
Дедушка, которому ее интерес доставлял удовольствие, пошел проверить.
– Все еще за тридцать, – с удовлетворением объявил он.
Дебора, когда позже чистила зубы, подумала, каким бледным кажется ее лицо в зеркале над раковиной. Оно было не коричневым, как у Роджера после целого дня на солнце, а изнуренным и желтым. Она перевязала лентой волосы на затылке, нос и подбородок сразу заострились. Широко зевнула, как зевает Агнес на кухне воскресными вечерами.
– Не забудь – ты обещала, что будем разговаривать, – поспешно напомнил Роджер.
Разговаривать… Это было тяжкое бремя. Она так устала, ее тянуло к гладкой белизне подушки, хотелось отбросить в сторону все одеяла, оставив одну лишь простыню. Но Роджер у себя в кровати не спит, дверь между их комнатами широко открыта, и он не отступится. Тут единственный выход – смех, и чтобы довести его до истерического хохота и поскорее утомить, она подробно описала один день в жизни Уиллиса – от первой копченой селедки до последней кружки пива в деревенской гостинице. Приключения, заполнившие этот промежуток, вымотали бы и Гулливера. Восторг Роджера вызвал протестующие отклики снизу, из мира взрослых. Раздался звон колокольчика, а затем по лестнице поднялась Агнес и просунула голову в дверь Дебориной комнаты:
– Бабушка говорит, чтобы вы так не шумели.
Дебора, уставшая от своего сочинительства, откинулась на подушку и закрыла глаза. У нее больше не было сил. Дети пожелали друг другу спокойной ночи, произнесли хором давно установленную фразу, начиная со своих имен и адресов и кончая миром, вселенной и космическим пространством. Затем следовало заключительное, главное «спокойной ночи», после чего ни один из них не должен был ничего больше говорить под страхом неведомого бедствия.
«Надо постараться не заснуть», – подумала Дебора, но у нее не осталось сил. Сон был неодолим, и прошло несколько часов, прежде чем она открыла глаза и увидела, как вздуваются шторы, как вспышка молнии высветила потолок, как на фоне неба мечутся в рыданиях деревья. Она мгновенно вскочила с постели. Хаос пришел. Звезды исчезли. Ночь сделалась зеленовато-желтой. Оглушительный треск расколол небеса, разорвал их надвое. Если бы только пролился дождь, то был бы знак милосердия, и, умоляя об этом, деревья клонились то в одну, то в другую сторону, а отчетливо видимая лужайка простерлась в ожидании, как лист раскаленного металла. Да разверзнутся хляби небесные. Да хлынет ливень.
Внезапно вновь полыхнула молния, и снаружи, живая, хотя и неподвижная, возникла женщина у турникета. Она смотрела на верхние окна дома, и Дебора узнала ее. Тайный мир ждал. Весь долгий день, пока собиралась гроза, он присутствовал здесь, невидимый и недостижимый, но теперь, с наступлением ночи, а с нею – грозы, барьеры исчезли. Послышался новый – мощный и призывный – раскат грома; турникет качнулся, и женщина, опершись на него рукой, улыбнулась и поманила ее.
Дебора выбежала из комнаты и спустилась по лестнице. Кто-то окликнул ее – Роджер, должно быть, – это не имело значения. Заливался лаем Заплатка, но, не пытаясь прятаться, она прошла через темную гостиную и открыла застекленную дверь. Молния обшарила террасу, осветив вымощенный плиткой пол, и Дебора сбежала вниз по ступеням на лужайку, где поблескивал турникет.
Надо было непременно спешить. Если не бежать бегом, турникет может закрыться, женщина – исчезнуть, и тогда все чудеса священного мира будут отняты у нее. Она успела. Женщина все еще ждала. Она протянула руку за билетом, но Дебора покачала головой:
– У меня нет.
Женщина, рассмеявшись, подтолкнула ее через турникет в тайный мир, где нет ни законов, ни правил, и все безликие призраки бежали впереди нее к лесу, гонимые поднявшимся ветром. Потом хлынул дождь. Темно-коричневое небо, пронзенное молнией, распахнулось, и вода с шипением вонзалась в землю, отскакивая от нее пузырями. Папоротники превратились в деревья, деревья – в Гигантов. Все стремительно двигались в исступленном восторге, но ритм движения был сбивчивый и беспорядочный, некоторые клонились назад, засмотревшись на небо, другие ныряли в подлесок, где цеплялись и застревали, исхлестанные.
В мире, оставшемся позади (смеялась на бегу Дебора), это было бы наказанием, но здесь, в тайном мире, это – награда. Призраки, бежавшие рядом с нею, походили на волны. Они были соединены друг с другом, но сделались – каждый из них, и Дебора тоже, – частью той ночной силы, что создает и рыдание, и смех. Молния разветвлялась там, где они пожелают, и гром гремел, когда они взглядывали вверх, на небо.
Пруд ожил. Водяные лилии превратились в руки, воздевшие вверх ладони, а в дальней части пруда, обычно такой неподвижной под зеленой ряской, на поверхность поднимались пузыри, раздуваясь и множась под струями дождя. Все столпились у берега. Призраки склонялись и припадали к кромке воды, и женщина установила турникет посредине пруда, поманив их еще раз. В Деборе всколыхнулось остаточное представление о человеческих порядках, вызвав протест.
