Всего за 1939 год из НКВД были уволены 7372 человека (22,9 процента от общего количества оперативных кадров НКВД, из них 66,5 процента — за должностные преступления). Из Центрального аппарата НКВД СССР в 1939-м были уволены 695 сотрудников руководящего и оперативного состава, а из 6174 человек руководящих работников НКВД в 1939 году было сменено 3830 человек (62 процента).
Взамен на оперативные должности НКВД в 1939-м были приняты 14 506 человек (45,1 процента от всей численности оперативных сотрудников). Правда, правящей партией тогда была не «Е…я Россия», поэтому честных людей находили без большого труда — 1 1062 человека прибыли из партийных и комсомольских органов. В том числе в Центральный аппарат НКВД СССР в 1939 году на оперативные должности в госбезопасности прибыли 3460 человек, из них 3242 — из партийных и комсомольских организаций.
Как-то бывший министр строительного, дорожного и коммунального машиностроения СССР В.И. Чудин рассказал мне свою историю. Во времена Ежова у него был осужден отец, а в 1945 году сам будущий министр окончил школу и уехал из родного Алтая в Москву поступать в МВТУ им. Баумана. Успешно сдал экзамены, но в списках принятых себя не увидел. В отделе кадров его направили к «куратору» МВД в этом училище. «Куратор» сообщил, что сына сидящего в лагерях врага народа они принять в институт не могут. Парень вернулся домой, но неожиданно из заключения приехал его реабилитированный отец. Спустя несколько месяцев от «куратора» МВТУ пришло письмо с документами парня и сообщением, что по этим документам он может немедленно поступить в любой вуз СССР. И действительно, парня приняли в местный институт, хотя там уже началась зимняя экзаменационная сессия.
Министра и меня, людей с опытом работы в СССР образца 60—80-х гг., поразили в этом случае не факт реабилитации и счастливый конец истории, а то, как действовал аппарат МВД при Берии. Ведь «куратор» запросил справку об отце абитуриента, но там, где ему эту справку дали, это запомнили, и когда пришло решение о реабилитации, то не поленились сообщить эту новость «куратору» в МВТУ, а тот не поленился собрать документы парня, подготовить письмо и отослать! С позиций наших с министром знаний работы госаппарата СССР от Хрущева до Горбачева (о нынешней России молчим), это было уже немыслимо!
Я же рассказал собеседнику такую историю. После войны мой отец пополам с товарищем ежегодно покупали и резали к Новому году свинью, но из экономии покупали они ее живой в глухих селах. В начале 50-х, когда отец вез купленную свинью в кузове грузовика, она развязалась и сбежала из автомобиля где-то на участке дороги в 100 км. Отец обратился в наше 7-е отделение милиции города Днепропетровска, и милиция свинью нашла! То есть на участке в 100 км от Днепропетровска участковые милиционеры прошли по всем дворам сел и населенных пунктов и нашли, у кого во дворе свиных голов прибавилось. Отец с товарищем съездили в это село, там закололи беглянку, поделились мясом с нашедшим ее колхозником, остальное привезли, благо уже были морозы.
Сегодня менты и убийц не ищут, а тогда по такому пустяку не ленились работать!
Бериевской чистки следственного аппарата, конечно, недостаточно для правосудия, поскольку в суде обвиняет прокурор. И Сталин прокурорами СССР не петербургских чаек назначал. Прокурором СССР был А.Я. Вышинский, а Вышинский делал все, чтобы невиновные не пострадали. Между прочим, о том, что Вышинский жестоко карал в прокуратуре СССР всех фабрикантов незаконных дел, рассказывает откровенный антисоветчик, бывший бургомистр оккупированного Смоленска, а до войны адвокат Меньшагин. В Смоленске в годы репрессий устроили показательный суд над «вредителями», в первой инстанции судил облсуд, а обвинителем был облпрокурор. Приговорили невиновных к расстрелу. И Меньшагин описывает практически то же, что и другие свидетели, сталкивающиеся лично с Вышинским, скажем, диссидент П. Григоренко. Меньшагин, как адвокат, поехал с жалобой к Вышинскому, секретарь, узнав, о чем дело, пропустил его к Вышинскому без очереди. Вышинский исполнение приговора остановил, затребовал материалы, лично разобрался, в результате невиновных освободили, председателя областного суда выгнали, облпрокурора посадили. Ходорковский может спросить своего адвоката Ю. Шмидта, был ли тот на приеме у Ю. Чайки, затребовал ли генпрокурор нынешней России дело Ходорковского для личного изучения? А почему?
Думаю, что Ходорковский удивится — как же так, ведь его друзья-«десталинизаторы» поведали истину, что Вышинский требовал всех бить и пытать до тех пор, пока они не признаются в преступлении, которое не совершали. Это же Вышинский сказал, что «признание — царица доказательств»!
Да, Вышинский это сказал, поскольку признание преступника во все времена было и остается до сих пор царицей доказательств, а клевета на Вышинского — это пример того, как можно интеллигентствующему быдлу показывать на белое и говорить «черное». Дело в том, что это сегодня признание на предварительном следствии является доказательством в суде, а в СССР признание на предварительном следствии не имело никакой доказательной силы. В судебном заседании можно было отказаться от признания, тем более, сославшись на пытки, и тогда иных доказательств в деле не оставалось. И именно Вышинский требовал, чтобы следствие и прокуратура на признании подследственных обвинение НЕ строили. Вот его слова на мартовском пленуме 1937 года.
«Вышинский: Соприкасаясь с работой НКВД в течение ряда лет сначала в качестве заместителя прокурора Союза, а затем прокурора Союза ССР и в качестве работника, не только обвинителя, но человека, которому пришлось председательствовать в суде по таким делам, как «Шахтинское дело», «Дело промпартии», Дело электровредителей (Метро — Виккерс), я должен сказать, что в основе всех этих процессов лежал всегда материал вполне объективный, убедительный и добросовестный. Это же нужно сказать и о двух последних процессах. Но, однако, сплошь и рядом чувствуется, что в следственном производстве имеется целый ряд недостатков. В большинстве случаев следствие на практике ограничивается тем, что главной своей задачей ставит получение собственного признания обвиняемого. Это представляло значительную опасность, если все дело строится лишь на собственном признании обвиняемого. Если такое дело рассматривается судом, и если обвиняемый на самом процессе откажется от ранее принесенного признания, то дело может провалиться. Мы здесь оказываемся обезоруженными полностью, так как, ничем не подкрепив признание, не можем ничего противопоставить отказу от ранее данного признания. Такая методика ведения расследования, опирающаяся только на собственное признание, — недооценка вещественных доказательств, недооценка экспертизы и т. д. — и до сих пор имеет большое распространение.
Известно, что у нас около 40 % дел, а, по некоторым категориям дел — около 50 % дел кончаются прекращением, отменой или изменением приговоров. Против этой болезни и была еще в 1933 году направлена инструкция 8 мая. В чем заключается основная мысль этой инструкции? Она заключается в том, чтобы предостеречь против огульного, неосновательного привлечения людей к ответственности. Я должен добавить, что до сих пор инструкция 8 мая выполняется плохо».
И Сталин, и Политбюро, и Вышинский не просто требовали исполнения инструкций от тех, кто мог репрессировать невиновных, они их безжалостно наказывали за репрессии против невиновных.
И было правосудие!
Начало судебного беззакония
А конец правосудию в СССР начался после убийства Сталина, начался тогда, когда некому стало требовать от судей выносить не тот приговор, который определяет закон, а тот, который требует «пахан». При Сталине такого не было, при Сталине судьи обязаны были подчиняться только закону, что и немудрено, поскольку Сталин не допустил бы, чтобы кто-либо в стране, а тем более судьи, не исполняли Сталиным же разработанной Конституции.
К примеру, когда требуется показать «беззаконность сталинского режима», часто вспоминают о некоем бывшем работнике ГПУ, «старом большевике» Кедрове, который незадолго до войны был обвинен в измене и представлен на суд, а политическое руководство страны (Политбюро) разрешило приговорить его к расстрелу. Однако Коллегия Верховного суда Кедрова оправдала, видимо, не было «достаточных улик». На одном из судов по делу о защите чести и достоинства Сталина, клеветники предъявили список обвиняемых тех времен с резолюцией-разрешением расстрелять виновных из этого списка. В списке числился некий Снегов. И мой коллега Л. Жура показал суду, что этот Снегов числится даже не в одном, а в двух списках, на которых есть и подпись Сталина под резолюцией «расстрелять», но этот Снегов пережил Сталина. То есть для большинства сталинских судей (были, конечно, и негодяи) ничьи резолюции не имели заранее установленной силы — только установленная судом виновность в совершении преступления.
