В ответ на эту довольно романтическую речь спокойные хитрованы бэренсвильцы растянули сжатые губы в принужденной улыбке. Г-жа Тоблер до крайности перепугалась. Соседка-барышня как бы олицетворила собой всю навострившую уши округу — раскрыв рот, она целиком обратилась в слух. Старая дама не поняла ни слова. Йозеф разделял чувства своей хозяйки и вместе с нею обрадовался, когда Тоблер опять сел и залпом осушил бокал нойенбургского.
Речь опьянила его едва ли не больше, чем вино. Скоро, однако, все опять смеялись. На миг залетевшее в грот серьезное настроение вновь развеялось. Общество решило сыграть в ясс. Глаза Тоблера вновь блестели так же лихорадочно, как в ту летнюю ночь, когда в небо умчались десятки ракет. «Н-да, он, как никто, прямо создан для всякого рода празднеств», — подумал Йозеф.
Наутро в прудике плавало несколько пробок, а рядом качались на воде желтые, сорванные вчерашней непогодой листья. Моросил дождь. Вся усадьба выглядела печальной и заброшенной. Йозеф стоял в саду: боже, ну и вид! Но он не поддался настроению, которое грозило завладеть им, и приказал мыслям вернуться в буднично-практическое русло.
Дел в смысле положительном и выгодном становилось все меньше. Основная работа сводилась исключительно к тому, чтобы отражать атаки заимодавцев, которые напирали теперь со всех сторон, причем все более резко, и оттягивать сроки, когда надо было выкладывать наличные: деньги, деньги — их надо было изыскивать всеми возможными путями и способами, но таких способов и путей было ничтожно мало, да и эти немногие были чрезвычайно сомнительны и ненадежны. Один из этих еще открытых способов добывания денег заключался в пошлом, постыдном и негласном выпрашивании в долг у частных лиц. Скажем, встретив в какой-нибудь поездке родственника или знакомого, Тоблер либо сообщал ему неприкрытую мрачную правду, либо выдумывал некое временное затруднение и таким образом выманивал тут и там небольшие денежные суммы. Потом эти деньги уходили, как правило, на личные или хозяйственные нужды.
В принципе Йозефу полагалось отрабатывать свои часы в конторе, но, по правде говоря, там почти не было уже практических дел, способствующих продвижению вперед, и, по сути, надо было просто отсиживать положенное время. Однажды утром помощник отправился на почту, а дверь конторы запереть забыл. По возвращении его ждала взбучка: Тоблер резко сказал, что отсутствие денег еще не причина для того, чтоб разводить полнейший хаос. Он этого не потерпит. Пусть в конторе не украсть наличных денег, но любой — хотя бы посыльный или еще кто — может незамеченным войти в незапертую дверь и перерыть все книги и документы.
Йозеф ответил, что это, наверное, Паулина оставила дверь нараспашку. С ним такого не бывает, он строго следит за порядком.
Как раз Паулина, взорвался Тоблер, и пожаловалась на то, что Йозеф с удивительным бесстыдством норовит теперь свалить на нее. Он вообще все всегда сваливает на Паулину.
С какой стати ей на него жаловаться, болтунье этой, начал было пойманный с поличным. Хозяин велел ему замолчать.
Дни стояли сырые и ненастные, а все-таки было в них свое очарование. В гостиной вдруг воцарился щемящий душу уют. Сырость и холод на улице сделали комнаты приветливее. Уже начали топить печи. На туманно-серой поволоке ландшафта лихорадочно-ярким огнем горели желтые и красные листья. Красный цвет листвы вишен рождал ощущение чего-то воспаленного, израненного и больного; но какая красота, вливающая в сердце смирение и отраду. Нередко луга и деревья кутались во влажные мантильи и шали; вверху и внизу, вблизи и вдали все стало серым и сочилось сыростью. Шагаешь будто сквозь унылое сновидение. И все-таки даже такая погода и такое обличье мира таили в себе радость. Идешь под деревьями и вдыхаешь их аромат, слышишь, как спелые плоды падают в траву и на дорогу. Все, казалось, стало вдвое-втрое тише и спокойнее. Звуки и шорохи не то как бы уснули, не то боялись нарушить тишину. Ранними утрами и поздними вечерами над озером разносилось протяжное гудение туманных горнов, которыми суда остерегали друг друга: «Я иду-у-у!» — жалобные вопли беспомощных зверей. Да, туманов было предостаточно. Но порой выдавались и погожие дни. Были и другие дни, но-настоящему осенние, не хорошие и не плохие, не слишком приветливые и не слишком унылые, не солнечные и не мрачные, а такие, что равномерно светлы и пасмурны с утра до вечера, когда в четыре часа пополудни мир видится таким же, как в одиннадцать утра, когда все пребывает в покое, светится матовым, чуть потускневшим золотом, когда краски мягко уходят в себя, точно отдаваясь тревожным грезам. Как же Йозеф любил подобные дни! Все ему казалось тогда красивым, легким и привычным. Легкая печаль, разлитая в природе, наполняла его беспечностью, чуть ли не бездумьем. Много из того, что прежде выглядело скверным и грудным, казалось тогда не сложно и не столь уж скверно. Приятная отрешенность заставляла его в эти дни бродить по деревенским улицам. Мир был на вид спокоен, невозмутим, добр и бездумен. Можно было пойти куда угодно, картина оставалась тою же, блеклой и насыщенной, все тем же ликом, который глядел на тебя серьезно и ласково.
К этому времени в газетах под негласным девизом «Деньги на бочку!» было напечатано новое объявление: «Приглашаются пайщики!» Мелкие деревенские дельцы жаждали уплаты по счетам, но получили отказ: дескать, уповайте на будущее. Поэтому по деревне пошли громкие разговоры: Тоблер не платит! Г-жа Тоблер уже едва осмеливалась появиться на улице, боялась, что ее начнут оскорблять. Столичная портниха письмом потребовала оплатить готовый заказ. Стоимость его составляла ровно сто франков, а такая сумма легко запечатлевается в женской памяти.
— Напишите ей, — сказала г-жа Тоблер помощнику.
На виллу как раз только что доставили бочонок молодого вина, так называемой «шипучки». Тоблеры и сейчас жили довольно широко, этого требовала природная бодрость, которая именно теперь понемногу стала к ним возвращаться. А деревенские пусть говорят и думают что угодно, в том числе и доктор Шпеккер с супругой, которые уже третью неделю носа к Тоблерам не кажут.
Йозеф написал портнихе — некоей мадам Берте Жинро, француженке, — чтобы она еще немного подождала. В настоящее время оплата не представляется возможной. Кстати, г-жа Тоблер довольна работой меньше, чем в прошлые разы: лиф несколько обужен и жмет под мышками. Но во всяком случае, г-же Жинро беспокоиться не стоит. Просто сейчас не очень удобно обращаться к г-ну Тоблеру по этому делу, он чересчур перегружен деловыми заботами и хлопотами. Нельзя ли сначала переделать костюм? От портнихи ждали ответа и просили ее принять уверения в том, что… И так далее.
Г-жа Тоблер подписала письмо, как предприниматель обыкновенно подписывает свою многочисленную корреспонденцию.
Сад был полон нанесенной ветром опавшей листвы; и однажды к вечеру сотрудник взялся за дело: вооружился граблями и принялся по мере сил сгребать и сносить листья в кучи.
День стоял холодный и хмурый. Большие бесформенные тучи угрюмо нависали над головой. Тоблеровский дом словно ежился от холода, тоскуя по веселому благородному лету. Окрестные деревья уже совсем обнажились, ветви их были черные и мокрые.
Подошел путевой обходчик. Он жил неподалеку, приветливый, скромный, отзывчивый человек, — вот и решил помочь Йозефу с листьями, сказав: мол, и в счастливые дни так полагалось, а уж в худые времена тем более. От г-на Тоблера он, кроме хорошего, ничего не видел. К примеру, тот угощал его сигарой и чаевые изрядные давал; по его разумению, этак-то, как сейчас, не всегда будет, и вообще, лично он из тех бэренсвильцев, которые желают добра щедрому инженеру.
Вскоре сад был убран.
— Ну вот, и еще с одной работенкой покончено, — смеясь сказал обходчик. — Да-с, молодой человек, занятия бывают разные, но во всем, что делается с искренним тщанием, заключена частица почета. Коль вы теперь дадите мне парочку сигар господина Тоблера, я буду вам премного благодарен. В этакую непогодь сигару покурить — одно удовольствие.
Г-жа Тоблер велела нацедить старику литр «шипучки».
Тоблер предложил акционерному пивоваренному заводу в Бэренсвиле воспользоваться несколькими «полями», или крыльями, часов-рекламы. Фирма ответила отказом: может быть, позже. Это была новая досадная неудача, которая заставила инженера шваркнуть об пол пресс-папье в виде льва — лев разлетелся на куски, каковые были затем подобраны помощником. Одновременно по техническому бюро ударило новое орудие — новое платежное требование. Ядро хоть и не задело никого, но вызвало раздражение, злость и увеличило беспокойство.
Канониром был не кто иной, как прежний агент и коммивояжер г-на Тоблера, некто Зуттер, который теперь заказными письмами домогался выплаты задержанного жалованья и комиссионных, связанных с продажей концессий на часы-рекламу. Тоблер с превеликим удовольствием ответил бы: «А пошел ты куда подальше со своими претензиями, болван этакий!» — но, благоразумно признав и это новое неприятное долговое требование, написал Зуттеру: «Уплатить не могу!»
