Когда Луиза уходила к своему парню и Анжелика оставалась одна, она доставала из узла черный томик и принималась считать, сколько же здесь денег. Каждый раз у нее выходило по-разному. В какой-то момент девушка переставала верить в реальность таких цифр. Бумаг было немного, но ни одной, мерявшейся меньше, чем какими-то невероятными миллионами, она так и не нашла.
Иногда Анжелика мечтала о том, как придет в банк или предъявит одну такую бумагу — самую маленькую — векселедателю, но ей почти сразу становилось страшно. И еще девушке почему-то все время казалось, что от этих красивых тисненых бумаг, всего-то чуть больше суток находившихся в стенах инквизиции, так до сих пор и веет чем-то, прихваченным оттуда — то ли ужасом, то ли смертью.
Мария-Анна узнала о пропаже Анжелики Беро в числе первых. Адриан Матье, мечущийся по всему Парижу, посетил сразу после ее исчезновения. Но, как ни странно, никаких особых чувств это неожиданное событие у нее не вызвало. Да, девчонка была совершенно не готова к самостоятельной жизни, но представить, что она попала в беду и молит о помощи всех встречных-поперечных, у мадам Лавуазье не получалось.
А вот Антуан ее тревожил. Муж стал читать газеты и не начинал опыты, пока не выяснял все, что ему было нужно. Но Мария-Анна так и не поняла, что именно он там искал.
Пресса обсуждала начавшийся суд над Людовиком, 167 актов обвинения, слабую попытку испанской короны обменять жизнь родственника на деньги, решение конвента отправлять на гильотину всех, кто предлагает разорвать единство республики. Франция, разбухшая за счет чужих земель, уже не могла без них обойтись. Госпожа Война требовала все новых и новых ресурсов.
Лишь 30 декабря 1792 года Мария-Анна поняла, чего ждет муж. Их дом внезапно посетил комиссар одного из комитетов конвента. Они закрылись в лаборатории. Комиссар вышел оттуда только через четыре часа, красный и злой.
Мария-Анна метнулась к мужу и спросила:
— Чего они хотят?!
Антуан поднял на нее отсутствующий взгляд и ответил:
— Моего возвращения в арсенал.
Сердце Марии-Анны ухнуло вниз. По тому, в каком настроении уходил комиссар, было видно, что муж отказал.
— Зачем ты так, Антуан? Ты что, не понимаешь, что как только начнешь делать им порох, у нас появится надежда?!
— О чем ты говоришь? — Антуан устало вздохнул. — Какая у нас может быть надежда?
Мария-Анна разозлилась.
— Так, рассказывай! Все, от начала до конца.
Антуан горестно хмыкнул и начал говорить, точно выбирая термины, описывая детали просто и лаконично, как он это умел.
Его не собирались принимать в арсенал на прежних условиях, да и говорили с ним вовсе не от имени конвента. С Антуаном беседовал человек из той самой группировки, которая и подмяла под себя арсенал. Этим дельцам требовались его ум и опыт.
Селитра приходила разносортная, сера — грязная. Да и древесный уголь теперь поставляли не те люди, которые заботились о его качестве. Для них важнее всего было отдавать в виде бонусов столько, сколько с них запросят.
По правилам, на каждую партию следовало составлять собственный уникальный рецепт, и вот этого делать не умел никто. Только Антуан Лоран Лавуазье. Но самое главное состояло в том, что у них постоянно чего-то не хватало, а главнокомандующий требовал пороха буквально каждый день.
— Знаешь, что это значит?
Мария-Анна догадывалась.
— Недовложения? — уточнила она.
— Точно, — кивнул муж. — Не пройдет и недели, и я вынужден буду подписывать рецепты с меньшим количеством серы или селитры. А когда грянет скандал, меня выставят роялистом, намеренно делавшим для республики плохой порох.
Мария печально покачала головой. Муж был прав. Такие вещи делались в республике постоянно, на каждом шагу.
— Но это не все. — Антуан глотнул и продолжил: — Они хотят получить акции Ост-Индской компании, те самые, которые записаны на тебя.
Женщина похолодела и спросила:
— А почему они не обратились к отцу? Эти субъекты не знают, кто настоящий хозяин акций?
— Он им отказал.
Мария-Анна замерла. Она хорошо понимала, что если они уже сейчас в нарушение всяких приличий давят на членов семей генеральных откупщиков, то когда дело дойдет до суда, ничего святого для них не будет.
— Постой, — опомнилась она. — Они тебе хоть что-то предложили взамен твоей работы, моих акций?
Антуан покачал головой.
— Ничего. Они не считают нужным покупать, если можно отнять.
Женщина нащупала спинку стула и присела.
— С гиеной нельзя договориться, Мария-Анна. — Антуан покачал головой. — Вот я и не стал.
Он опять был прав. Видит бог, она бы с легкостью обменяла эту правоту на гарантии для себя и всех, кто ей дорог. Но с гиеной договориться нельзя.
На следующий день, 31 декабря 1792 года, бывший министр финансов Клавьер заявил, что республике не хватает как минимум 300–400 миллионов ливров. Он выразил удивление, что ликвидационный комитет генерального откупа все еще не завершил работу. Это была ясно выраженная воля тех, кто стоял за Клавьером, фактически приказ об уничтожении.
Парни начали посматривать на Анжелику с самого первого дня ее появления на рынке, и это было совершенно новое ощущение. На Мартинике за ней всегда стояло состояние ее отца, довольно приличное по тамошним меркам, и это мешало.
Даже те мужчины, которым она определенно нравилась, не могли выкинуть из головы ясной перспективы войти в управление огромной плантацией. Они смотрели на нее, а думали о том, что старому больному Амбруазу Беро осталось совсем чуть-чуть.
Совсем иначе поглядывали на Анжелику солдаты на всем ее пути из Нижних Пиренеев до Парижа. Они видели красивую молодую послушницу, пусть и не давшую монашеского обета, но все-таки практически недоступную. В каждом солдатском взгляде ясно читалось: «Как жаль!»
Здесь было иначе. Да, в ней сразу чувствовали девушку иного круга, но Париж этим нельзя было удивить. Революция сбросила в самый низ многие сотни воспитанных, образованных девиц. Пожалуй, то, что она другая, лишь добавляло парням азарта. В какой-то момент Анжелика вдруг с ужасом осознала, что сколько веревочке ни виться, а когда-нибудь это произойдет. Но ей-то не нравился ни один.
Да, среди них были симпатичные, дерзкие и плечистые. Но стоило такому красавцу открыть рот и начать излагать свое видение мира!.. Нет, ни за что.
А круги все сужались, церемоний становилось все меньше. Даже соседки по рынку стали посматривать на нее с неодобрением. Мол, чего ей еще надо? Что она из себя строит? А она ничего не строила, ее так воспитали: слушать, а не смотреть.
