А круги все сужались, церемоний становилось все меньше. Даже соседки по рынку стали посматривать на нее с неодобрением. Мол, чего ей еще надо? Что она из себя строит? А она ничего не строила, ее так воспитали: слушать, а не смотреть.
Бастардов от белых отцов на Мартинике было много. Поэтому самый что ни на есть ангелочек мог оказаться не тем, чем казался. Снаружи белый, а откроет рот, и сразу видно, что вырос он в бараке для рабов, в лучшем случае на кухне.
Круги парней все сужались и сужались. Но в середине декабря случилось то, что изменило все.
Луиза как раз получила очередную партию трофеев. На правах старшей она сбросила Анжелике тряпки, которые не любила, а сама начала выкладывать посуду. Понятно, что Анжелика сразу увидела и оценила это фарфоровое блюдо из Мейсена. Почти такое же как-то привезли из Европы отцу. Заметили его и покупатели.
— Сколько? — наконец-то осмелился поинтересоваться один.
— Двести ливров, — машинально ответила Анжелика.
Отцу такое же блюдо привезли за триста, но Мартиника — дорогой остров.
Брови Луизы недоуменно полезли вверх. Но покупатель без возражений вытащил из кошеля двести ливров и ушел, чрезвычайно довольный такой покупкой.
— Ого! — только и смогла произнести Луиза, не в силах поверить, что заработала столько за какие-то мгновения. — А я хотела отдать за пять или шесть. Откуда ты это знаешь?
— Видела такое же. — Анжелика пожала плечами.
С этого дня все изменилось. Торговки прекрасно поняли, что произошло. Теперь они, получив свежую партию барахла из Пруссии или Савойи, немедленно приглашали ее. Анжелика всегда обнаруживала две или три вещи, истинной цены которых эти тетки не знали.
Девушка стала жить оценкой. В считаные дни она заработала около полутысячи ливров — в двадцать раз больше, чем за два месяца с Луизой. А еще через несколько дней торговки предложили ей стать перекупщицей. Эти обычные провинциальные женщины, часто из деревни, не имели на прилавках ничего, что стоило бы дороже десяти ливров. Они просто боялись называть покупателям такие цифры.
Анжелика согласилась. Ровно в тот день, когда она заплатила посыльному от гильдии воров и мсье жандарму и открыла свою собственную палатку, где не было ничего дешевле десяти ливров, местных парней как ветром сдуло. Такое неравенство они признавали.
Там, во внешнем мире, казнили короля, объявляли войны, ждали поступления новых трофеев. Анжелика с рассвета до темноты оценивала, перекупала, выкладывала и тут же продавала. Правильно поставленная цена решала все.
В начале января ей пришлось ходить в патриотическую кассу уже ежедневно. Хранить такую выручку в мансарде стало немыслимо. В середине месяца она, преодолев нешуточное сопротивление, поставила за свой прилавок Луизу. Потом повалили трофеи из Ниццы. Так много, что к февралю неглупая Луиза уже сама занималась оценкой, а за прилавок они поставили новенькую. Анжелика фактически работала только с деньгами.
Понятно, что в патриотической кассе стали ее узнавать, здороваться, улыбаться. Однажды она решилась. Открыла отцовскую книгу, вздохнула и аккуратно оторвала вексель с самым маленьким номиналом. Анжелика сложила его и спрятала за лиф корсета. Через час она уже показывала эту бумагу кассиру, улыбавшемуся ей искренней остальных.
— Бог мой! — только и произнес он. — Где вы это взяли?
— Я хочу снять все свои деньги, — вместо ответа заявила Анжелика и сунула вексель обратно в лиф.
Кассир трясущимися руками выдал ей все, что она скопила, и вдруг сказал:
— Будьте осторожней с этой бумагой, мадемуазель. Не все патриотические кассы хранят тайну клиента.
Анжелика кивнула и стремительно вышла. Реакция многоопытного кассира говорила яснее ясного: вексель подлинный, а значит, его оплатят. Девушка не собиралась задерживаться на рынке ни единого дня.
За полтора месяца ожидания Адриан извелся вконец. Впрочем, зерно, в которое он вложил все свои деньги, стремительно дорожало. Едва конвент объявил, что намерен набрать полумиллионную армию, цены буквально взбесились.
Но Адриан чувствовал, что сбывать зерно рано. Он предполагал, что произойдет вброс бумажных ассигнатов, неважно, под каким предлогом. 1 февраля Франция объявила войну Англии и Голландии. В это же день на рынке появились целых восемьсот миллионов ливров, и он сошел с ума.
Понятно, что провинции, видящие, что еще немного, и простолюдин не сумеет купить и буханки хлеба, забеспокоились. Ясно, что якобинцы немедленно включились в игру и начали массово выдвигать петиции об установлении твердых цен хотя бы на хлеб.
Но Адриан даже не беспокоился. Он давно понял, что эта игра командная. Якобинцы просто отпугивали конкурентов от зернового рынка игроков. Страх был на побегушках у прибыли. Адриан просто ждал наивысшего его уровня. Тогда-то он и получил бы максимальную выгоду.
Когда требование о принудительном ограничении хлебных цен поддержали тридцать из сорока восьми парижских секций всесильной коммуны, с рынка начали уходить самые отчаянные игроки, но Адриан ждал. Пришел день, когда армейские склады наполнились. После этого друг народа Марат резко сменил курс и сказал ровно противоположное тому, что от него ждали: никаких твердых цен!
Когда Адриан вычитал об этом в газете, его разобрал истерический смех. Он знал, что имеет дело с аферистами, но такого бесстыдства не предполагал. Ясно, что едва сам друг народа гарантировал свободу хлебной спекуляции, масса простофиль кинулась брать кредиты и скупать зерно. Вот только его на рынке уже почти не было. Поэтому цены еще раз взлетели на абсолютно безумную высоту. Тогда Адриан продал скупщикам все и сразу, буквально за пару часов.
Однако на этом игра не кончилась. Люди продолжали хватать кредиты. Самое время было отдать вырученные средства банкам и патриотическим кассам на короткий срок и под небольшой, но гарантированный процент. Но уже во второй кассе, которую Адриан посетил, его ждали дурные новости.
Во-первых, этим учреждением руководил мсье Дюбуа, давний недруг отца. А во-вторых…
— Это ведь ваша невеста торгует подержанными тряпками на рынке у Сены? — с добродушной улыбкой поинтересовался мсье Дюбуа.
Кровь бросилась Адриану в лицо.
— Странные у вас шутки.
— Какие уж тут шутки! — Мсье Дюбуа хохотнул. — Я всех своих клиентов знаю. Анжелика Беро, родом с Мартиники, семнадцати лет…
— На каком рынке? — спросил ошалевший Адриан.
Мсье Дюбуа, разумеется, сказал ему — в нарушение всех правил о святости тайны клиента. Рынок был из дешевых, поднявшихся на мелкой мародерской добыче. Это обстоятельство доставляло мсье Дюбуа особенное, утонченное удовольствие.
