Речь шла о кошке, которую дружно кормили всем подъездом, три раза в год пристраивая по знакомым ее котят.
— Не надо заносить, — рассердилась я. — Надо коврик почаще выбивать. Кошка — существо опрятное и умное, на чистый коврик не нагадит. Она думает, что это не коврик, а песок.
Таким высказыванием я рисковала лишиться расположения Старой Девы и обязательно лишилась бы, если бы не стрела. Стрела просвистела мимо моего уха и воткнулась в дверь подъезда.
Пока я приходила в себя от шока, Старая Дева, забыв про кошку и коврик, визгливо высказывала свое мнение насчет прилетевшей стрелы. В своем мнении она недвусмысленно склонялась к мысли, что всех местных мальчишек, не исключая и моего Саньки, надо собрать в одну кучу и торжественно отправить на костер, как поступили в свое время святые отцы с Джордано Бруно, тоже позволявшим себе черт-те что.
Когда сознание мое прояснилось, я не стала туманить его диспутом со Старой Девой, а занялась извлечением из двери стрелы. Думаю, не надо пояснять, что это была та самая стрела, которую жевала моя Роза.
Старая Дева, надо ей должное отдать, недолго оставалась безучастной. Увидев, что одной мне не справиться, она пришла на помощь, и вдвоем мы вытащили из двери стрелу.
— Я знаю, кто стрелял! — завопила она, осененная вдруг какой-то мыслью. — Я видела эту стрелу у мужчины, который изредка бывает у вас в гостях. Он еще утром, когда я Жульку выгуливала, сидел у подъезда на лавочке и вертел эту стрелу в руках.
— Как он выглядел? — коченея, спросила я.
— Он был в плаще и шляпе, — с достоинством сообщила Старая Дева, гордясь тем, что она полезна.
— Пупс! — взвыла я.
Глава 26
Абсолютно естественно то, что после столь странных событий я не пошла домой, а отправилась к Тамарке. Поскольку застать Тамарку вероятней всего можно в офисе ее компании, туда я и отправилась.
Тамарка восседала в своем кабинете в сумасшедше дорогом кресле за фантастически дорогим столом и с кем-то трепалась по телефону — последнему чуду техники и дизайна.
Могу сказать лишь одно — ни в чем нет у Тамарки меры. Отсутствие меры приводит к потере вкуса — мысль не свежая, но точная. Точно и то, что деньги почему-то всегда попадают не в те руки. Плоды капитализма.
— Слава богу, ты жива, — обрадовалась Тамарка, увидев меня.
— А что со мной должно сделаться? — насторожилась я.
— Послушай своего сына, — сказала Тамарка, протягивая мне трубку параллельного телефона и повторяя свой вопрос:
— Не поняла, что делает твой папа?
Я приложила трубку к уху и услышала жизнерадостный Санькин голосок.
— Папа вешает маму, — сообщал мой сын.
Мне, как и Тамарке, сделалось не по себе.
— А куда он ее вешает? — спросила Тамарка.
— На стенку, — со знанием дела пояснил Санька.
— А мама твоя оттуда не упадет?
— Не-а, папа взял толстую веревку.
Тамарка с осуждением уставилась на меня и, прикрыв трубку рукой, зловеще прошептала:
— В твоем доме происходят страшные вещи.
Я пребывала в такой растерянности, что ответить ничего не могла.
— Если папа вешает маму, то что же делает баба Рая? — поинтересовалась у Саньки Тамарка.
— Баба Рая радуется, и я вместе с ней, — бодро сообщил мой сын.
Я хлопнула себя по лбу и завопила:
— Речь идет о моем портрете! Они вешают его!
О, горе! Я побежала!
— Постой-постой, сумасшедшая, — выскакивая из кресла, вцепилась в меня Тамарка. — Зачем приходила-то, расскажи!
— Потом, — вырываясь, закричала я. — Потом!
Женька вешает картину, надо ему срочно помешать!
Тамарка схватила меня за шкирку и, пользуясь тем, что намного сильней, усадила в свое дорогое кресло.
— Мама, ты невозможная! — возмутилась она. — Прибегаешь, тут же убегаешь, ничего не объяснив.
А как же я? Обо мне ты подумала?
— При чем здесь ты?
— Я с ума от любопытства сойду. Что случилось?
Почему нельзя вешать картину?
— Будто не знаешь, черт возьми! — рассердилась я, выскакивая из кресла. — Зачем ее вешать, когда она все равно упадет?
— Да почему же она упадет, если она уже падала? — спросила Тамарка, грубо возвращая меня в кресло. — Сиди! Говорю тебе, сиди!
— Не могу сидеть, когда там меня вешают!
— Мама, ты невозможная! — топнула ногой Тамарка. — Скажешь ты, в чем дело, или нет?
— Скажу, — успокоила ее я. — Скажу, только прекрати меня турзучить. И вообще, отойди.
— Я отойду, а ты сбежишь.
— Не сбегу, — пообещала я, не собираясь выполнять обещания.
Однако Тамарку не проведешь. Она отошла от меня, но не к столу, а к двери, таким образом перекрыв мне путь отступления.
— Так в чем дело. Мама? — спросила она. — Что ты так волнуешься? Стрела уже была, картина падала, так в чем же дело?
— В том и дело, что стрела — не та и не та картина.
Пупс приходил не за тем, чтобы картину уронить, а за стрелой. Он украл ее и вот буквально только что, перед моим к тебе приходом, выстрелил в меня.
Я вытащила из сумки стрелу и показала ее Тамарке.
Тамарка безгранично удивилась и спросила:
— А как же та стрела, которая в косяке?
— Стрелу в косяк воткнул Евгений.
— А картина?
— Картину сбил мой шаловливый Санька. А вот эта, — я потрясла стрелой, — настоящая. Пупс только что пустил ее в меня.
— А разве Пупс умеет стрелять?
— Еще как умеет, — заверила я. — Сегодня мне демонстрировал. У него и арбалет есть.
Сообщением моим Тамарка была оглушена.
— Вот тебе и Пупс! — только и сказала она.
— Точно так же выразила свое отношение к этому событию и я. Теперь ты понимаешь, что я должна быть дома, а не здесь.
— Не понимаю, — возмутилась Тамарка. — Мама, ты невозможная! Зачем тебе бежать домой сегодня, если картина будет падать только завтра?
— Ты права, — успокаиваясь, согласилась я. — Если из арбалета в меня стреляли сегодня, значит, картина на следующий день упадет.
— И знаешь что, — сказала Тамарка, — дай-ка мне стрелу. Что-то я тебе не доверяю, слишком часто воруют ее у тебя. А я так эту стрелу спрячу, что днем с огнем не найдут. Тебе же все равно, тебе это уже не грозит, а мне еще предстоят испытания.
— Послезавтра, — напомнила я, протягивая Тамарке стрелу.
— Вот именно, — вздохнула она, укладывая стрелу в ящик стола. — Посмотрим, что Пупс будет делать, если не будет у него этого инструмента.
— И посмотрим, что он будет делать, если не будет в моем доме ни одной картины. Все со стен сниму, даже ковер в Санькиной комнате.
— Давно пора, это мещанство, — заметила Тамарка.
— Вы прямо сговорились с Женькой, — возмутилась я. — Все вам мещанство, а ребенку холодно без ковра. Стена там ледяная.
— Но сейчас же не зима.
— Потому и иду на то, чтобы снять ковер, если вообще это поможет. Вон, у Юльки не было картин, так Пупс нашел выход: прислал мазню, да еще и сказал, что от меня подарок.
— Значит, строго-настрого бабе Рае прикажи, чтобы не принимала никаких подарков.
Мне стало смешно. Бабе Рае прикажи. Будто я в моем доме приказываю. Даже говорить об этом не хочу, так обидно.
— Тома, как думаешь, что с Пупсом? — спросила я. — Он совсем с ума сошел. Даже фингал набил Розе и вазу грохнул хрустальную.
Тамарка неожиданно психанула.
— Мама, ты невозможная! — закричала она. — Я седьмая жертва. Пупс, с риском попасть в голову, пробивает уже седьмую шляпку, время от времени постреливает в людей из арбалета, потом громит дорогие картины, а ты переживаешь за фингал Розы. Будто большего горя у нас нет, чем ее хрустальная ваза.
Ну как тут не обидеться?
— Я сказала тебе для информации, если не хочешь слушать, так я пошла. Не знаю, о чем еще нам разговаривать тогда.
— Действительно, кроме Пупса, не о чем. Ты квартиру ребенку покупать собираешься? — уже деловито поинтересовалась Тамарка. — Бери, пока дешево. Тося уже взяла. Я трехкомнатную тебе устрою по цене двухкомнатной. Или четырехкомнатную по цене трехкомнатной, но с небольшой доплатой.
Никаких нервов не хватит на эту Тамарку. Нашла о чем разговор затевать.
— Как могу я предаваться размышлениям о квартире, когда у нас происходят такие дела? — закричала я. — Ты действительно думаешь, что я сейчас отключусь от Пупса и начну покупать у тебя квартиру, да еще и в Питере, да еще и Саньке, которому до женитьбы двадцать лет как минимум. Раньше я не позволю.
— А почему бы не купить, если дешево? — изумилась Тамарка.
— Ты настоящая капиталистка! Уже нет в тебе души!
У человека, у друга твоего, беда, а ты только и думаешь, как бы на мне понаживаться!
— Да я помочь тебе хочу.
— Силой? Ты же буквально с пытками доброе дело творишь. Сколько можно истязать меня этой квартирой? Не куплю я ее, не куплю! Даже даром не возьму, если давать будешь!
— Это вряд ли, — туманно откликнулась Тамарка, до сих пор не знаю, что она имела в виду.
