Забрав «вальтер» из сейфа, Анри положил его во внутренний карман пиджака. Сел на стул перед трюмо, расстегнул, как это было принято, пуговицу на пиджаке. Жарко. Да, ему будет жарко. Он положил поверх пистолета носовой платок, встал и начал сначала: сел на стул, расстегнул пуговицу на пиджаке; жарко. Полез в карман. Взял платок, отер им бисеринки пота на лбу, положил на прежнее место. Прошла минута, другая. Он снова полез в карман, снова достал платок, отер лоб. Анри видел в каком-то фильме, как один из героев приучал противника к определенным действиям: усыплял его бдительность, доставая из кармана то сигареты, то зажигалку. Противник Анри уже будет знать, что человек, сидящий перед ним, снова вынет из кармана платок, потому что жарко, потому что он волнуется. Но платок будет мешать быстрому выхвату оружия. Анри расстегнул пуговицу на нагрудном кармане рубашки, глядя в зеркало, положил платок в него. Сложилось впечатление, что снова – во внутренний карман пиджака. Отлично. То, что нужно. А как там дела с выхватом? Оказалось – полный швах. И Анри поначалу не понял в чем дело. Только после нескольких неудачных попыток он понял причину: рукоятка «вальтера» была короткой, а удлинителем ей служил магазин с упором для руки. Анри тут же сообразил, что этот выступ может послужить своеобразным крючком и не даст пистолету повернуться в кармане. Так стало гораздо удобней. Теперь рукоятка была сверху, выхват получался на загляденье.
– Вот и все, – многозначительно произнес Анри, глядя в зеркало и представляя в отражении напротив Мишеля Жобера. – Вот ты и попался.
Собираясь в дорогу, он старался не думать о последствиях. И вдруг понял одну вещь: он все эти долгие годы готовил себя к возмездию, и это событие стало главным в его жизни. Что там материальные ценности – пыль. Для наглядности он столкнул с угловой полки китайскую вазу, и она разлетелась на мелкие куски.
Анри отправился поездом, поскольку на самолет его с оружием не пустят. «Я его убью», – твердил он всю дорогу.
Его путь лежал на остров Джерба, население которого – сплошь берберы, исповедующие ибатитский ислам; сами о себе они говорят, что нашли на острове свое прибежище. Чудаки. Там почти каждая семья имеет свой клочок земли, зачастую поливая его собранной в цистерны дождевой водой, и, несмотря на вечную засуху, собирает удивительные урожаи.
Анри решил свалиться на Жобера как снег на голову. На остров можно было перебраться на пароме из поселка Жорф, а также с восточной или южной стороны по восстановленной римской дамбе. Он выбрал первый вариант.
В гостинце Жобера не оказалось, его сотовый не отвечал. Администратор, знавший Анри Летаеф как делового партнера босса, намекнул:
– Мсье Жобер сейчас на маяке.
Анри не помнил его номера, пришлось доставать записную книжку. Он сунул руку во внутренний карман и похолодел, наткнувшись на пистолет. Нет, он даже случайно не мог достать его, однако прикосновение к огнестрельному оружию здесь, в гостинице, у цели, отрезвило его. Его начали грызть сомнения. Последней фантазией стала вполне реальная картина: из этого пистолета его мать, защищаясь, могла ухлопать подонка. Собственно, вариантов было два. Выходит, это Мишель защищался и под руку ему попалось распятие? Чертовщина какая-то. Стоп! А может быть, Мишель был вооружен тем самым пистолетиком? Ну тогда понятно, почему он в конце концов выбрал холодное оружие...
Анри достал записную книжку из другого кармана и с ней казался старомодным.
Нашел. Вот этот номер.
– Можно позвонить?
– Конечно, мсье, – разрешил администратор и развернул телефонный аппарат так, чтобы клиенту было удобно.
– Алло, Мишель?
– Да.
– Это Анри. – Он был предельно лаконичен: – Я в твоей гостинице. Нам нужно срочно встретиться. Ты на маяке, я знаю. – И это из уст Анри прозвучало как угроза: «теперь ты не отвертишься».
Анри не стал отказываться от служебной машины, и на протяжении всего пути он, отвлекаясь от главной мысли, припоминал трогательные, на его взгляд, моменты из биографии матери. В ее комнате он нашел выдержки из публикаций американского философа Френсиса Фукуямы и члена Академии моральных и политических наук Мишеля Альбера.
Фукуяма: «Когда люди перестанут отдавать предпочтение самим себе перед другими, тогда коммунизм будет не только вполне реальной, но и единственно приемлемой формой социального устройства. Среди элиты человечества коммунизм можно было вводить даже сейчас».
Альбер: «Почти любой профессионал в области изучения политики верил в вечность коммунизма, и его падение во всем мире в конце восьмидесятых было почти абсолютно неожиданным».
«Исторический крах не только погубил коммунизм в его сталинском варианте, несправедливо погибло все, что было близко или отдаленно связано с идеалом социальной справедливости».
Мать Анри была коммунисткой. Бог мой! Он нашел тому подтверждение и в ее скупых дневниках, и фраза «коммунизм – реальная и единственная форма социального устройства» встречалась в них несколько раз.
ГЛАВА 16
ДИКАЯ РОЗА
(продолжение)
Хотя это место и называлось маяком, до функционирующего берегового маяка было порядком. Но стоял он на берегу и копировал маяк Толбухин, расположенный к северо-западу от Кронштадта. И его светосигнальное оборудование было ничуть не слабее. Как признался сам Мишель Жобер, «жить на маяке – моя детская мечта».
У въезда на маяк Анри заметил непривычную картину: две черные машины перекрыли дорогу, стоя бампер к бамперу. Он поблагодарил водителя отеля и, отпустив его, направился по тротуару к маяку. Видимо, он не представлял опасности для обитателя этой высоченной башни: охранники в машинах с опущенными стеклами его даже не окликнули. «Знают меня в лицо?»
Вечер. Солнце, палившее весь день до одури, катилось за горизонт. Высокая влажность не давала дышать; особенно остро это ощутил на себе полнокровный Анри Летаеф.
На обычном береговом маяке одноэтажная постройка, примыкающая к башне, служит для семьи смотрителя жилым помещением. Здесь она представляла собой роскошную галерею; одна часть застеклена, в другую, где экспонировались картины, дневной свет не проникал. Гости этого монументального строения, имевшего, как яркая звезда, имя собственное, наслаждались богатой коллекцией. Которая была неполной. «В каком месте маяка Мишель Жобер хранит от постороннего взгляда самое ценное? На самом верхнем?» – прикидывал Анри, тяжело ступая по круговой лестнице. Ни одной площадки на всем протяжении; каменная лестница казалась бесконечной спиралью. Вот одна дверь. Она точно вела в гостевую комнату. Но перед ней нет даже крохотной площадки. Вышел за порог – и скатился по лестнице головой вниз; на какой-нибудь ступеньке обязательно сломаешь себе шею. Особенность экстравагантного и гостеприимного хозяина, балансирующего на границе эпатажа и общепринятых правил поведения.
Лифт. Этой семиэтажной свечке катастрофически не хватало лифта.
Слава богу, апартаменты склонного к выходкам маячника, который наверняка пил воду из «Грааля», находились на втором этаже. Только однажды Анри забирался на самый верх, на открытую площадку, где у него сразу закружилась голова и подкосились ноги. Тогда в его голову и проник луч света: башня, от которой, казалось, брали начало все ветра, была ориентирована на все стороны, отсюда и ее название – «Ориент». Но это была всего лишь догадка. Пора разрешить и этот вопрос.
Он хотел было открыть дверь, но хозяин опередил его и широким жестом пригласил внутрь этого роскошного помещения. Оно находилось словно вне времени и пространства. Не верилось, что в этой каменной, сужающейся кверху башне возможны такие просторные и светлые помещения. Анри перешагнул порог студии, по сути. Одна комната гигантских размеров, если не считать небольшой смежной. Сейчас свет от заходящего солнца проникал в помещение через пару круглых окон. Они были ориентированы на запад. Странное сочетание. Поскольку «Ориент» – и есть восток.
– Здравствуй, – приветствовал хозяина Анри. – Скажи, почему твоя башня называется «Ориент»?
– Тому несколько причин. Здравствуй, Анри. Присаживайся. Кофе, вино, коньяк?
– Нет, спасибо.
– Но ведь ты с дороги, не так ли?
– Нет, нет, – повторно отказался Анри, стараясь не выдать волнение голосом.
Прежде чем принять приглашение, гость осмотрелся в студии. Здесь было много произведений искусства, но все они, за исключением пары картин, были современными и, на взгляд директора музея, недолговечными. Автора скульптуры «Земля-роженица» забудут уже завтра, если уже не забыли. Когда он изваял «Роженицу», а точнее, слепил ее, европейские критики обратили на него внимание, а один французский журнал номинировал его на какую-то премию. А дальше пошло-поехало. Он посчитал себя знаменитым, остальные не стали с этим спорить, поскольку у него была ссылка на номинацию. Потом появилась еще одна хвалебная статья, посыпались заказы. Владелец «Ориента» приобрел «Роженицу», чтобы потом продать? Деньги на ветер, посчитал Анри. Если продавать эту задницу с разверзшимся анальным отверстием (по замыслу автора, через него проходили «земные» роды) на южном полюсе и кричащий в муках рот на севере, то только сегодня вечером – завтра утром будет уже поздно.
