Потом, как водится, была потеря управления, как это представлялось в сознании и всей кожей разом, и даже ногтями на пальцах… Затем пришел момент последовательного восстановления связи с миром, почти обретение этого мира заново, и эйфория… Бесконечная, как чистота и прелесть моря перед тобой, как расширяющееся сознание до… до прозрачности совершенного контакта и пси-связей!
Он едва не закричал, оказалось, что он их все еще чувствует. Стоп, нужно с этим разобраться, они уже там, а он их все еще чувствует и без всякого бакена ощущает так же, как если бы они присутствовали в своих машинах здесь, в зале, перед ним, когда сигналы передавались по обыкновенным шлейфам и кабелям, даже без дублирования всякими беспроводными вводами-выводами! Он их – чувствовал!
Как ни парил он в облаке счастья, а разобраться все же следовало. И тогда, пусть медленно, но и с помощью всех ребят, что находились там – где бы это ни было, с помощью Паши, который уже приходил в себя от ударной эйфории старта, со странными, женскими смыслами Генриетты – вот уж молодец, едва ли не самая толковая девушка, с помощью Амиран… И лишь с удаляющимися ощущениями Гюльнары, будто бы она падала в какой-то бездонный колодец… Он начал приходить в себя.
Соображение было такое: случается, что самый слабый, допустим, радиопередатчик отчего-то бьет чуть не все рекорды четкости радиоконтакта через весь мир, а бывает, что самые мощные передатчики непонятным образом на довольно близких дистанциях глохнут, будто сделанные из деревяшек. Почему в голову пришло представление о передатчиках из дерева, он не знал, не очень-то владел сейчас мыслями, может, возникло что-то из детских ассоциаций с кубиками или пришло странное представление об электронных платах как о лесочке, расстилающемся внизу, с высоты полета какого-нибудь беспилотника… В общем, стартовые нагрузки изрядно расшатывали воображение, чего не следовало себе позволять.
И тогда в голову Ромки пришла еще одна идея: а вдруг и вправду место старта имеет значение? Вот он еще недавно, часа полтора тому назад, сомневался, полагал доказанным, что привязка места к качеству старта не имеет никакого отношения ну совершенно. Высмеивал предположение парапсихологов разных о порталах, о тонких барьерах между иномерностями… А сейчас вдруг получил едва ли не прямое доказательство, что место может быть важным, ведь они держали такой контакт с машинами, что любо-дорого было их понимать и чувствовать, и без дополнительных усилителей сигнала с той стороны!
Или прав оказался генерал, что всех на уши поднял, есть, есть в этих просторах, в этой мути Чистилища «попутный ветер» для старта, для контакта, для прохода туда, в иномерности! Как же это закрепить? Хотя что уж тут крепить – все ведь пишется, все фиксируется приборами, и потом можно будет не раз, и даже не двадцать раз все это проиграть на приборах и проанализировать по каждому отрезочку выписанных кривых и распечатанных диаграмм, при желании – хоть по миллисекундам… Теперь-то, с их новым оборудованием, они и не такое смогут.
Кажется, это называется счастьем. Или вдобавок ко всему прочему еще и весна действует? «Это я придумала», – тут же сообщила ему чуть хриплым, совершенно незнакомым голосом Валя Веселкина.
Ощущение собственного голоса, пусть и переданное приборами по пси, всегда бывало другим, чем самим людям казалось, да и по аккустической связи все бывало по-другому, чем через эти приборы. Он снова поймал себя на том, что испытывает к новому оборудованию едва ли не нежность – настолько удачно все получалось. Но слишком расслабляться не следовало. Работать нужно, или это еще одна из идей, которые он не сам придумал, а кто-то ему подсказал, так сказать – привил, пристроился к его соображениям… Нет, собраться по-настоящему у него не получалось.
«Валька, выручай, бери на себя координацию». – «Есть, приняла, но ты все ж быстрее приходи в себя».
Твердой рукой Веселкина перевела на себя многие из тех сигналов, которые по необъяснимой причине приходили оттуда на башню. И сразу все стало определенней, яснее, будто бы размытую картинку каких-нибудь импрессионистов разом обратили в плакат. «Вот так, – успел подумать Ромка, – мои мозги сейчас как дыня». Кстати, Веселкиной немного, но ощутимо помогала и Мира, обе они справлялись куда эффективнее, чем он.
Освобождаясь от наваждения своей глупой и необязательной мозговой активности после старта, он стал воспринимать переговоры начальства, они велись по акустике, нужно было лишь движок чуть поднять, словно диск-жокей в каком-нибудь клубе поп-рок-веселухи.
– А как же прочие экипажи? – Кажется, это был Тарас Венциславский. Начальство продолжало переговоры, начало которых он упустил.
– Они ищут друг друга. – Кто-то из двоих – или барон Курт фон Мюффлинг, или Доминик Брюн.
Ромка на послеэффектах пси угадывал их голоса, но по-прежнему не вполне точно. Вот, оказывается, и на слух он голоса туго определял, что-то сложно все выходит, решил он.
– Скоро мы их увидим? – генерал.
– Важно, чтобы они друг друга видели. – Точно, это был Брюн.
– Хотя бы двое из них в связку попали. – Снова Тарас.
На кратенький миг Ромка вдруг заскучал по Пачату Дахмиджиру, по его ярко-оранжевой тоге-обертке, по лысой голове, склоненной так, что самая макушка видна.
– Начинают работать. – Вот это точно барон.
Да, действительно, очень сильно, можно было почувствовать, что с вызовом, будто разбойник нападает на караван беспечных торговцев, проявилась Генриетта. Ее внимание лучом мощного и яркого прожектора обтекало все пространство вокруг, потом еще раз. Разумеется, если то, что их там окружало, можно было назвать пространством… Потому что настоящим пространством это не было.
Ее вызов заметил второй экипаж. Кто же это, кто? Янек Врубель чуть замедленно, но все же ясно подал ей ответный сигнал, который теперь воспринимался не светом, а лишь искоркой или далеким костром на другом берегу широкой ночной реки… Или фонариком на склоне горы, через огромную, непреодолимую долину, лежащую глубоко под ногами. Зато сразу стало понятно, что и как он чувствует-думает-рассчитывает… В целом второй экипаж, Блеза, двигался в правильном направлении, в связке с четвертым, в котором так четко работала Генриетта.
Теперь лишь пятого экипажа не было видно, Зуза плоховато справлялся, и первого, костомаровского. Но Роман отчего-то сразу же подумал, что ожидал этого, едва ли не знал заранее, предвидел, что первый экипаж уйдет куда-то в сторону либо… Либо к Аду, и тогда отозваться, попасть в связку для них будет трудновато. Ведь контакты налаживались через анималов-диффузоров, а диффузора как раз первый экипаж себе не взял, отказались они, и с ними приходилось соглашаться, они и без того слишком нервничали и капризничали. И сейчас это сказывалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
