— Вместо того, чтобы меня изгонять, — выкрикнул Дэнни. — Может, пускай мне лучше вмажут камнями? — пояснил. — В смысле, камни были бы очень приятным подарком на дорожку.
Все угашенные колонисты подскочили, когда Дэнни сказал «вмажут». Они покосились на губернатора колонии, потом посмотрели на собственные ботинки, и прошло какое-то время, прежде чем с их щёк стекла красная краска.
— Настоящим мы обрекаем тело его земле, да быть ему превращённым во гниение… — губернатор гудел, как заходящий на посадку авиалайнер, растягивая свою маленькую речь.
Охрана эскортировала Дэнни к воротам Колонии Дансборо: два строя мужиков с мушкетами, марширующие с Дэнни посередине. Через ворота, через стоянку, они промаршировали с ним до автобусной остановки, до границы двадцать первого века.
— Ну что, братан, — кричу я с ворот колонии. — Теперь, когда ты труп, что ты будешь делать всё свободное время?
— Есть то, чего я не буду делать, — отзывается Дэнни. — И я совершенно чертовски уверен, что не собираюсь заниматься этим.
Значит, охотиться за камнями вместо онанизма. Держать себя таким занятым, голодным, усталым и несчастным, чтобы не осталось энергии разыскать порнухи и погонять кулак.
В ночь после изгнания Дэнни показывается у маминого дома с камнем в руках и полицейским за спиной. Дэнни вытирает рукавом нос.
Коп спрашивает:
— Извините, пожалуйста, знаете ли вы этого человека?
Потом коп говорит:
— Виктор? Виктор Манчини? Эй, Виктор, как продвигается? В смысле, твоя жизнь, — и поднимает руку вверх, повернув ко мне широкую плоскую ладонь.
Кажется, коп хочет, чтобы я дал ему пять, ну я и даю, только для этого приходится немного подпрыгнуть, потому что он очень высокий. Потом отвечаю:
— Да-да, это Дэнни. Всё нормально. Он здесь живёт.
Обращаясь к Дэнни, коп замечает:
— Видал? Спасаю парню жизнь, а он даже меня не помнит.
Ясное дело.
— Я тогда почти задохнулся! — говорю.
А коп восклицает:
— Ты помнишь!
— Ну, — говорю. — Спасибо, что привели старину Дэнни к нам сюда домой в целости и сохранности, — втаскиваю Дэнни внутрь и пытаюсь закрыть дверь.
А коп интересуется:
— У тебя сейчас всё о-кей, Виктор? Может, тебе что-нибудь нужно?
Иду к обеденному столу и пишу на бумажке имя. Вручаю её копу и прошу:
— Можете устроить этому парню в жизни настоящий ад? Ну, там, взять повернуть какие-нибудь рычаги и отправить его на обыск прямокишечной полости?
Имя на бумажке — Его Высочества Лорда Чарли, губернатора колонии.
Как бы НЕ поступил Иисус?
А коп улыбается и отвечает:
— Посмотрим, что можно сделать.
И я захлопываю дверь у него перед носом.
Дэнни уже толкает камень по полу, и спрашивает, не найдётся ли у меня парочки баксов. На дворе снабжения стройматериалами есть кусок тёсаного гранита. Хороший строительный камень, с хорошим коэффициентом упругости, стоит за тонну очень дорого, и Дэнни кажется, что один камень отдельно он мог бы раздобыть за десять баксов.
— Камень всегда камень, — замечает Дэнни. — Но квадратный камень — это сказка.
Гостиная с виду завалена сходом лавины. Сначала уровень камней поднялся до подножья дивана. Потом с головой были похоронены столики, только абажуры остались торчать из камней. Из гранита и песчаника. Серых, синих, чёрных и коричневых камней. Некоторые комнаты, по которым мы ходим, завалены под потолок.
Ну, а я спрашиваю — что он собрался строить?
А Дэнни в ответ:
— Дай десять баксов, — заявляет Дэнни. — Разрешу помочь.
— Целая куча дебильных камней, — говорю. — Какая у тебя цель?
— Затея не в том, чтобы что-то в итоге сделать, — отвечает Дэнни. — Затея в том, чтобы делать, понял, в самом процессе.
— Но куда ты собрался деть все эти камни?
А Дэнни говорит:
— Не узнаю, пока не соберу сколько надо.
— А сколько надо? — спрашиваю.
— Не знаю, братан, — отвечает Дэнни. — Просто охота, чтобы дни моей жизни к чему-то складывались.
Точно так же, как любой день твоей жизни, — так же, как он может просто исчезнуть перед телевизором, объясняет Дэнни, ему хочется иметь камень, которым можно отметить любой день. Что-то осязаемое. Только одну вещь. Маленький монумент, чтобы обозначить завершение каждого дня. Каждого дня, который он провёл, не занимаясь онанизмом.
«Надгробный камень» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
— Тогда, возможно, жизнь к чему-то сложится, — говорит он. — К чему-то прочному.
Говорю — надо организовывать двадцатишаговую программу для камнеманов.
А Дэнни отзывается:
— Будто оно поможет, — говорит. — Ты сам-то когда вообще в последний раз думал о своём четвёртом шаге?
Глава 30
Мамуля и наш глупый малолетний говнюк один раз остановились в зоопарке. Этот зоопарк был настолько знаменит, что был окружён целыми акрами автостоянок. Он был в каком-то городе, куда можно проехать на машине, и очередь мам с детишками стояла с деньгами, ожидая, когда их пустят внутрь.
Это случилось после учебной пожарной тревоги в полицейском участке, после того, как детективы отпустили мальчика пойти поискать туалет самому, а снаружи за углом припарковалась мамуля, и она сказала ему:
— Хочешь помочь освободить зверей?
То был четвёртый или пятый раз, когда она вернулась забрать его.
Это была вещь, которую в суде после назовут «Жестокое обращение с городской собственностью по небрежности».
В тот день лицо мамули выглядело как у таких собачек, у которых уголок каждого глаза смотрит вниз, а из-за больших складок кожи глаза кажутся сонными.
— Чёртов сенбернар, — сказала она, направив на себя зеркало заднего обзора.
Она где-то раздобыла белую футболку, которую стала носить, с надписью «Хулиганьё». Та была новая, но на одном рукаве уже появилось немного крови из носу.
Другие мамы и детишки стояли и болтали друг с другом.
Очередь тянулась долго-долго. Полиции вокруг было не видать.
Пока они стояли, мамуля рассказывала, что если тебе захочется стать первым человеком, который взойдёт на борт самолёта, и если хочешь лететь со своим домашним питомцем — то вы можете и вместе, запросто. Авиакомпаниям нужно позволять сумасшедшим держать своих зверей на руках. Так говорит правительство.
То была очередная порция жизненно важной информации.
Стоя в очереди, она дала ему несколько конвертов и наклеек с адресами, чтобы клеить на них. Потом дала ему несколько купонов и писем, чтобы их обернуть и положить вовнутрь.
— Просто звонишь людям из авиакомпании, — сказала она. — И говоришь им, что тебе нужно захватить своё «животное для успокоения».
Так их на самом деле и называют авиалинии. Это может быть собака, обезьяна, кролик, но ни за что не кот. Правительство не считает, что коты могут кого-то успокаивать.
Авиакомпания не может попросить у тебя доказать, что ты сумасшедший, сказала мамуля. Это получилась бы дискриминация. У слепых же не требуют доказать, что они слепы.
— Когда ты сумасшедший, — сказала она. — Твой внешний вид или твои поступки — вина не твоя.
Купоны гласили: "В счёт одной бесплатной порции в «Кловер Инн».
Она сказала, что сумасшедшие и хромые получают места на авиарейс первым делом, поэтому вы со своей обезьяной окажетесь прямо в начале очереди, — неважно, сколько человек было впереди вас. Свернула рот на одну сторону и крепко втянула воздух ноздрёй с той же стороны, потом свернула на другую и снова втянула воздух. Рукой всё время держалась за нос, трогала его и тёрла. Потянула за кончик. Понюхала снизу свои нынешние блестящие ногти. Посмотрела вверх в небо и втянула носом каплю крови. У сумасшедших, сказала она, в руках вся власть.
Дала ему марки, чтобы лизать и клеить на конверты.
Очередь понемногу продвигалась раз за разом, и мамуля попросила, стоя у окошка:
— Дай мне платок, пожалуйста, — передала конверты с марками в окошко и сказала. — Не отправите это для нас по почте?
Внутри зоопарка были звери за решётками, за толстым пластиком, в глубоких котлованах, наполненных водой, и звери в основном лежали на земле, дёргая себя задними лапами.
— Нет, ну ты посмотри, — возмутилась мамуля чересчур громко. — Даёшь дикому зверю милое чистое спокойное место для жизни, даёшь ему много хорошей полезной еды, — сказала. — И вот тебе благодарность.
Другие мамы наклонились и зашептали своим деткам, потом утащили их идти смотреть на других зверушек.
Перед ними гоняли кулаки обезьяны, брызгая струями густой белой дряни. Дрянь стекала по пластмассовым окошкам изнутри. Старая белая дрянь была там же, разлившаяся тонким слоем и засохшая почти до прозрачности.
— Отбираешь у них борьбу за выживание — и вот что получаешь, — сказала мамуля.
