Дальше на шоссе слышались перестрелка, крики, ругань. Но у Турецкого не было времени прислушиваться к тому, что там происходит. Все его внимание сосредоточилось на темнеющей в нескольких шагах от него фигуре. Глаза уже привыкли к темноте, он смог поймать на прицел силуэт на фоне чуть более светлого Неба. Выстрел был удачным,
– Дроздов! Все путем!
Но тот уже и сам сообразил, что появилась секундная передышка, и они с дядюшкой выскочили из машин.
Слева рокотали моторы грузовиков.
«Подмога!» – успел радостно подумать Турецкий, но ликование тут же прошло: справа тоже послышался шум двигателей, видны были уже и фары стремительно приближавшихся машин. Дроздов сообразил чуть быстрее:
– Григорий! Беги к лесу! – Он подтолкнул дядюшку, а сам бросился на звуки автоматных очередей.
Турецкий, почти не отставая, бежал за ним. Но преодолеть в полной темноте сотню метров по размокшей опушке леса было не так-то просто.
Машины, подъехавшие справа, остановились метрах в трехстах от основной стычки. Там почему-то тоже началась пальба. «Президентский кортеж? Рано! Еще одна их группа? Или все-таки Президент?» Турецкий свернул правее; он уже добрался до шоссе, как раз около злополучного «Запорожца». Здесь уже никого не было. Слева доносились непрерывные автоматные очереди, справа было потише, но главные события происходили как раз там.
По асфальту бежать было совсем легко, но неожиданная очередь заставила Турецкого броситься на землю. «Черт возьми! Что же происходит? – лихорадочно думал он. – Неужели кто-то из наших предал?» Он опять вскочил, но пробежал лишь десяток шагов: с очередной вспышкой от выстрелов слилась мгновенно пронзившая руку почти у самого плеча резкая боль. Споткнувшись, Саша по инерции летел вперед и в момент падения еще успел сообразить, что рука левая, значит, стрелять он может. И тут голова резко ткнулась во что-то твердое, и все исчезло.
Глава восьмая НОЧЬ ПОСЛЕ БОЯ
1
Очнувшись, Турецкий долго не мог понять, где он находится. В глазах все расплывалось, он видел перед собой лишь какое-то неясное серое пятно. Следующим его ощущением было мягкое покачивание, возможно, он находился в автомобиле. Затем на сером фоне появились расплывчатые цветные проблески. Турецкий снова закрыл глаза, а когда открыл их снова, пятно стало более отчетливым – Саша понял, что это лицо. Теперь он узнал его – это был Слава Грязнов.
Турецкий хотел спросить, чем кончилось столкновение, но губы не слушались его, и он смог только прошептать:
– Ну что?
Отбили, – серьезно сказал Слава, – он уехал в Кремль. А дядя… – он замолчал.
– Что с ним?
– Пропал, – ответил Грязнов и отвернулся.
– Я ему крикнул, чтобы он в лес бежал, – прохрипел Турецкий.
– В лесу искали. Нет его. Там ребята остались, может, найдут его. Живого или мертвого, но надо найти.
– А Руденко? – снова спросил Турецкий.
– Уехали. У них там же машины стояли чуть подальше. Перетрусили, видать. Я даже подумал на миг, что они одолевают, а они по машинам – и нет их. Но теперь-то им не уйти. Президент первым делом доложит обо всем Шилову, чтобы тот почистил свои ряды.
Пока они ехали, Саша еще несколько раз ненадолго впадал в забытье.
Наконец машина остановилась, и голос Грязнова сказал:
– Ранен он, доктор. Много крови потерял.
– Сейчас мы им займемся.
Теряя сознание, Турецкий чувствовал, что чьи-то сильные руки вытаскивают его из автомобиля. Он понял, что его привезли в больницу.
Следующее, что он помнил, – прикосновение жестких рук медсестры, делавшей ему укол, и ее полусовет-полуприказ:
– А теперь спать!
2
– Вишь, покричал – так его сразу в медсанчасть переводят. Демократия! – шутливо сказал Кудряшов открывшему дверь Кериму. – Во как нынче.
Тот без всяких особых сантиментов втолкнул Саруханова в камеру, гремя ключами, запер дверь и удалился, насвистывая.
Сергей лег на койку. Он ощущал какое-то странное головокружение, как будто катится вниз по скользкой ледяной горке и не может остановиться или как будто падает в пропасть. Все это время в Бутырках он держался и вот сегодня не выдержал.
Однако у него теплилась надежда, что этот новый следователь сдержит слово и его переведут в лазарет. Как его звали? Меркулов? О таком Саруханов не слышал. Слышал о каком-то Турецком, который ведет дела об убийствах банкиров, но Гамик Карапетян банкиром, увы, не был. Поэтому его и передали этому дубу Шведову.
И опять потянулось время – длинное и скучное, как бесконечный серый лист, как магнитофонная лента, выброшенная из окна каким-то идиотом и второй год болтающаяся на тополе под окнами его дома. «Вот так и сходят с ума в одиночках», – подумал Саруханов. Однако попасть в общую камеру с уголовниками ему хотелось еще меньше.
Сколько прошло времени, он не знал – может, час, а может, и день.
Внезапно в коридоре послышались шаги. Они приблизились к камере Саруханова и остановились. «Неужели?» Сердце забилось. Саруханов, выпрямившись, сел на койке.
Загрохотали ключи, и дверь со скрипом открылась. На пороге стоял молодой здоровый тюремщик, которого Саруханов видел в первый раз. За ним маячили еще двое.
– Саруханов, с вещами! – приказал здоровяк.
Вещей у него было совсем немного, и через пару секунд он уже стоял в дверях.
Здоровый тюремщик повел его по коридору, в конце которого опять дежурил Керим. Увидев Саруханова с вещами в руках, он сказал:
– Лазарет ведут, да? Повезло тебе, парень.
– Какой лазарет! – воскликнул мордатый. – Придумаешь тоже!
Сердце Сергея упало. «Начинается», – подумал он.
Вместе с конвоирами он прошел дальше по коридору. Затем главный открыл дверь камеры и без лишних слов впихнул Саруханова внутрь. Тот обо что-то споткнулся и кубарем влетел в камеру. Дверь сзади с шумом захлопнулась. Вокруг раздался гогот.
Первое, что почувствовал Саруханов, – удушающий запах немытых тел. Он открыл глаза и посмотрел по сторонам. На него глядели четверо и хохотали.
– Эй ты, косоногий, чего зенки пялишь! – сказал один с жутким лицом садиста-маньяка. – Чего вылупился?
Саруханов ничего не ответил.
– Басмач, барахло проверить? – услужливо спросил еще один.
– Валяй, – разрешил главный.
От группы отделился неприятный тип – низкорослый и щуплый, сопровождавший каждое свое движение противными ужимками и гримасами.
– Ну-ка, миляга, покажи шмоточки, – обратился он к Саруханову и, протянув руку, схватил его сумку.
– Не трогай, не твое, – ответил Саруханов.
– Хавальник закрой, язык выпадет! – рявкнул тип и вдруг противно завизжал: – Басма-ач, он не дае-ет! Он Косого обидеть хочет!
– А мы сейчас с ним по-другому поговорим. – Басмач поднялся с нар, на которых сидел, и оказался человеком очень большого роста и физической силы. Исподлобья глядя на Саруханова, он подошел к нему и что было сил ткнул ладонью в подбородок. Сергей упал, продолжая держать сумку в руках.
– Ах ты жмот! – Косой ткнул Саруханова носком ботинка в ребра. Было безумно больно. Косой нагнулся и теперь уже без всякого сопротивления со стороны Сергея взял у него из рук сумку с вещами.
– Ну что, Басмач, это в общак? – спросил он, вытряхнув содержимое на нары. Шотландский свитер, две пары носков, зубная щетка, паста, другие мелочи.
– Угу, – проворчал Басмач, уже успевший сесть на место. Ясно было, что вещи Саруханова ему безнадежно малы. – Такой дохляк, мне с него навару нет.
– Может, на целкость армяшку проверим? – сказал один.
– Не-е… Ты, Чума, как хочешь, а я черных не люблю, у них верзуха больно мохнатая,
– Ну что, фраер, очко-то играет? – поднялся Чума со своего места.
Саруханова бросило в дрожь. Он почти не сомневался, что эти люди убьют его, должны убить, получили разрешение или даже указание убить. Но если они его сначала опустят… Случилось то самое, о чем он только час назад говорил в кабинете следователя. Вот вам и лазарет.
И Сергей, не размышляя, принял решение. Пусть убивают, сделать из него петуха он не даст. Сначала пусть убьют.
Он, не замечая боли, поднялся на ноги и отошел к двёри. Это была единственная позиция, откуда он мог видеть все, что происходит в камере.
– Не подходи, – прохрипел он.
– Ишь ты недотрога – «не подходи»! – нараспев прогнусавил Косой.– Наша дама из Амстердама! Придется вмазать.
Саруханов молча сверлил его ставшими совершенно черными глазами. Он сжался в комок, готовый броситься на любого, кто подойдет к нему первым. Он знал, что сейчас будет готов на все – будет бить, впиваться в глаза, рвать волосы, бить в пах. Пусть сначала забьют насмерть.
