и Джим улыбался всякий раз, думая о нем. Он многому научился у Шоу и познакомился через него с интересными людьми, которые все еще могут быть полезными для него. А еще он вдруг обнаружил, что жалеет Шоу, а чувство жалости всегда щекочет самолюбие, поскольку приятным образом преуменьшает значение объекта, на который направлено.
Воспоминания о Поле Салливане и Марии Верлен были еще настолько живы, что он не мог их анализировать. Но он чувствовал: и тот, и другая сыграли важную роль в его жизни. Из них двоих он больше любил Марию, хотя и понимал теперь, что никогда не сможет спать с ней даже уже потому, что они слишком часто говорили об этом. Слова заменили действия. Салливан тоже исчезал за потоками слов и эмоций, преувеличенных, но в то же время неопределенных. Что же до Боба, то он исчез как в воду канул. Никто не знал, где он, так по крайней мере выходило со слов миссис Уиллард, которая изредка писала Джиму, сообщая ему то о болезни отца, то о замужестве Кэрри, то о поступлении Джона в университет. Но Джим был уверен, что в один прекрасный день Боб появится вновь и они продолжат то, что было начато тогда у реки, а пока его жизнь словно приостановилась в ожидании.
Не в силах больше выносить зимний холод Джим пошел к Кервински. Тот сидел за столом в окружении театральных сержантов, обходительных молодых людей, которые знали тысячи неприятных историй о знаменитостях.
— А-а-а, Джим! Тебе что-то надо? — улыбнулся во весь рот Кервински.
— Я хотел узнать, сержант, отправка за океан не предвидится?
Кервински вздохнул:
— Тут никогда не знаешь, на каком ты небе. По действующему приказу тебя отправят в апреле, хотя, может, что-то и изменится. Но сейчас ни я и никто ничего не сможет сделать. Все решается в Вашингтоне.
— Я подумал, нельзя ли меня приписать к одному из экипажей, которые здесь формируются?
— Можно, но их тоже отправят не раньше весны. А что это тебе так невтерпеж?
— Здесь чертовски холодно. Я замерз до смерти.
Сержант рассмеялся:
— Боюсь, что тебе придется терпеть вместе с нами. Вы, южане, такие нежные, — добавил он. Остальные рассмеялись.
На том дело и кончилось.
Наступило Рождество, а с ним пришла метель. Два дня над базой задувал ветер и валил снег. В двух шагах ничего не было видно. Солдаты не могли дойти от одного здания до другого, терялись. День ничем не отличалась от ночи.
Когда метель наконец утихла, база напоминала лунный ландшафт. Белые сугробы поднимались выше домов, а кратеры сверкали на солнце.
В клубе поставили елку, и солдаты, собравшись вокруг нее, потягивали пивко и предавались горьким воспоминаниям о прошлых рождественских праздниках. Джим со скуки подошел к пианино, за которым капрал подбирал одним пальцем какую-то мелодию. Только подойдя вплотную, Джим понял, что этот капрал — Кен.
— Привет, — сказал Джим. Момент был щекотливый.
— Привет, — Кен был немногословен. — Скучновато.
Джим кивнул:
— А я еще и пиво не люблю.
— Помню. Ты чего делал-то? — Кен продолжал стучать по клавишам одним пальцем.
— Пытался согреться.
— Ты вроде на Аляске бывал.
— Да, но потом я долгое время прожил в тропиках. Ненавижу холод.
— Переведись в Луизиану. У нас там новая авиабаза.
— Как?
Кен наигрывал гимн морской пехоты:
— Если хочешь, я поговорю с одним кадровиком-сержантом. Он мой хороший приятель.
— Было бы здорово.
— Я спрошу у него завтра.
— Спасибо!
Джим был благодарен Кену, но его терзали подозрения. С чего это Кен так рвется ему помочь? Не хочет ли он, чтоб Джим уехал из Колорадо?
На следующий день Джим в библиотеке случайно столкнулся с сержантом Кервински. Сержант читал журнал о кино.
— Привет, Джим! — Кервински зарделся. — Похоже, мы с тобой сегодня два лодыря. Кстати, Кен мне сказал, что говорил с тобой вчера по поводу Луизианы.
— Говорил, — Джим был удивлен. — Я и не знал, что вы знакомы.
— Знакомы, — Кервински засиял. — Мы даже сегодня вечером собираемся поужинать вместе в Колорадо-Спрингс. Хочешь, составь нам компанию.
Тон приглашения не оставлял никаких сомнений. Кервински меньше всего хочет, чтобы Джим составил им компанию.
— Нет, спасибо, сегодня не могу. Он хороший парень, Кен.
— Я тоже так думаю. Я обратил на него внимание в самом начале, когда вы еще в дружках ходили, помнишь? Такой искренний парень.
— Да, — Джим неожиданно разозлился. — Хороший парень.
Он замолчал, отыскивая способ уязвить своего преемника. В голову ему не приходило ничего лучше, чем сказать:
— Он, кажется, собирается вскоре жениться.
Кервински был сама безмятежность:
— Ну, я думаю, что непосредственной угрозы нет. Ему и без того хорошо. И потом гораздо дешевле покупать молоко, чем держать корову.
Джим поглядел на сержанта с нескрываемой ненавистью. Но сержант и виду не подал, что ощущает неприязнь Джима.
— Ты ведь знаешь, что мы переводим в Луизиану всего несколько человек.
Только теперь до Джима дошло.
— Да, и Кен обещал разузнать, можно ли и меня включить в их число. Надеюсь, капитан Бэнкс не будет возражать.
— Конечно, не будет. Естественно, нам будет жаль тебя потерять.
Джим был озадачен. У него с Кеном ничего не получилось, а вот у Кервински получилось. Это казалось невозможным, но, очевидно, что-то произошло, и теперь эта парочка хотела поскорее избавиться от Джима.
— Спасибо! — сказал Джим и вышел из библиотеки. На душе у него было черным-черно.
Но Джима так и не перевели в Луизиану. На Новый год он простудился. Он пошел в госпиталь, и его уложили в постель с диагнозом стрептококковая инфекция горла. На следующий день его состояние ухудшилось.
Несколько дней он пролежал в бреду. Его терзали воспоминания. Отдельные слова и фразы, которые повторялись и повторялись, пока он не начинал сыпать ругательствами и метаться на койке. Ему грезился Боб, зловещий, слегка изменившийся Боб, который исчезал, как только он пытался прикоснуться к нему. Иногда их разделяла река, и Джим, пытаясь ее переплыть, натыкался на острые камни, и в его ушах звенел уничижительный смех Боба. Потом он слышал голос Шоу, который все говорил и говорил, и говорил о любви, повторяя одни и те же слова с одинаковой интонацией, и Джим уже по первому слову знал, каким будет последнее. Но заглушить этот голос было невозможно, и Джим в буквальном смысле сходил с ума.
Затем на него нахлынули воспоминания о матери. Она держит его на руках. Ни седины, ни морщин нет и в помине, она молоденькая, как в ту пору, когда он, еще совсем маленький, не знал никаких страхов. Но
