появляться уже в 1990–2000‐х годах. Так, повторяя путь, уже проделанный в 1967 году «Расплатой» А. В. Стрыгина, новый роман омского писателя М. С. Шангина «Ни креста, ни камня»[348], посвященный событиям Западно-Сибирского восстания, в 1998 году был опубликован в «Роман-газете»[349]. Однако спустя три десятка лет и тираж этого издания (приближавшийся в 1967 году к трем миллионам), и его влияние на общенациональную повестку вряд ли были сопоставимы с позднесоветскими.
«МЫ ПРОВОДИЛИ ТОГДА ВОСПИТАТЕЛЬНУЮ РАБОТУ»
В советском общественном пространстве соцреалистические романы (или даже художественная литература и кино в целом), разумеется, не были единственной формой презентации одобряемого партией и государством образа прошлого. Был важен и более широкий набор практик и текстов. Например, нельзя не сказать о месте школы в этом процессе. Заметную роль здесь (как, впрочем, и во многих других сферах) играл «Краткий курс истории ВКП(б)», опубликованный в 1938 году, который на протяжении десятилетий был важным текстом как при подготовке учителей-историков, так и при написании учебников для советских школ. В рамках этого каноничного для школьных учителей текста восстания упоминались, но внимания им уделялось немного. Описание укладывалось буквально в абзац:
Но классовый враг не дремал. Он пытался использовать тяжелое хозяйственное положение, пытался использовать недовольство крестьян. Вспыхнули организованные белогвардейцами и эсерами кулацкие мятежи в Сибири, на Украине, в Тамбовской губернии (антоновщина). Оживилась деятельность всякого рода контрреволюционных элементов — меньшевиков, эсеров, анархистов, белогвардейцев, буржуазных националистов. Враг перешел к новым тактическим приемам борьбы против Советской власти. Он стал перекрашиваться под советский цвет и выдвигал уже не старый провалившийся лозунг: «долой Советы», а новый лозунг: «за Советы, но без коммунистов»[350].
Характерно, какое место занимает описание событий восстаний в учебнике «История СССР» под редакцией А. М. Панкратовой[351], который многократно переиздавался и во многом ориентирован на «Краткий курс». Если Тамбовское восстание представлено в нем как организованное «агентами империализма» «кулацко-бандитское движение», то Западно-Сибирское восстание превращается в отдельные акции подстрекательства и диверсий со стороны «кулаков», организованных эсерами:
На Дальнем Востоке японские империалисты совместно с русскими белогвардейцами учиняли дикие насилия над населением. В самом центре Советской страны агенты империализма — эсеры — организовали кулацко-бандитское движение. В Тамбовской губернии оно возглавлялось эсеровским бандитом Антоновым, в Саратовской губернии — таким же белоэсером Сапожковым. На Урале и в Сибири кулаки, организованные эсерами, подстрекали крестьян к выступлениям против советской власти, не пропускали хлеб в промышленные города, прятали и гноили его в ямах, разрушали железные дороги, убивали представителей советской власти[352].
При всей важности школьных программ и текстов учебников содержание разговора в классе о конкретных исторических событиях могло различаться в зависимости от учителя, дирекции школы и, разумеется, временного периода. Поэтому влияние программ и учебников на воспроизводство памяти о восстаниях на местном уровне не стоит преувеличивать. Материалы полевого исследования 2018 года как в Тамбовской, так и в Тюменской области показали, что чаще всего бывшие советские школьники разных периодов говорили об ограниченности информации о восстаниях, которая была получена ими в классе (хотя, разумеется, имели место и исключения). Так, уроженка Тюменской области, говоря о школьных рассказах о восстании, замечала: «Вот такого я вообще не слышала. Когда я училась в школе, нам ведь этого вообще не говорили»[353]. Тамбовская сельская учительница, проработавшая в школе почти полвека (с 1955 года), говорит в том же ключе:
Вопрос: А когда вы были учительницей, в школах какие-то мероприятия проводили, вот, в память о восстании, о колхозах?
Ответ: Нет. Мы проводили тогда воспитательную работу, «Пионерский герой» и «Герой-пионер», «Герои-комсомольцы», «Герои Великой Отечественной войны», про Зою Космодемьянскую, вот про таких героев больше мы.
Вопрос: А про героев подавления восстания не говорили?
Ответ: Да и материала тогда не было. Материал-то, его нигде не достанешь.
Вопрос: А хотелось вам узнать тогда, как это было?
Ответ: Да об этом не думали.
Вопрос: Не думали тогда, да?
Ответ: Не думали, да, не думали об этом. Это уже все прошло, как так и надо[354].
Существование памяти о восстании, передававшейся в семьях, кажется, слабо коррелировало с вниманием к этой теме в школе:
Вопрос: То, что вы начали узнавать про восстание и расспрашивать уже сами, когда взрослые были. Или наоборот, теща и бабушка вам сами рассказали?
Ответ: И теща, и бабушка рассказывала… Нет, про восстания, почему… Почему, были как-то в школе, вот я помню, как-то разговор затеялся. Но ведь его банда называли, банда.
Вопрос: В школе между детьми или учительница вам рассказывала?
Ответ: Учительница никогда этого не сказала.
Вопрос: Или сами дети как-то, слухи?
Ответ: Сами мы вот, слухи, дома, может быть, где что услышишь, а дети… они же не выдержат, они же все расскажут[355].
Другая респондентка, из Тюменской области, рассказывая о своем детстве 1950‐х годов, указала не только на то, что в классе о восстании «не рассказывали», но и пояснила, что «в школе, когда я училась, тогда такие годы были, много ведь не расскажешь»[356]. Разумеется, речь не шла о полном молчании — например, уход за могилами погибших во время Гражданской войны обычно возлагался на школьников. Вряд ли в подобной ситуации было возможным совершенно обходить тему восстаний.
Советская власть проводила, кажется, в целом схожую мемориальную политику в регионах, затронутых Тамбовским и Западно-Сибирским восстаниями[357]. Например, в 1920–1930‐х годах оба восстания стали объектом внимания Истпарта (Комиссия по истории Октябрьской революции и Коммунистической партии), который через сеть местных отделений собирал в том числе информацию о событиях времен Гражданской войны[358]. Более поздние мемориальные инициативы, связанные с празднованиями юбилеев Октябрьской революции в постсталинскую эпоху, тоже заметны. Сохранились многочисленные воспоминания участников событий с советской стороны, собранные в 1950–1970‐х годах[359]. В это же время устраивали выставки, фиксировали состояние захоронений погибших в ходе восстаний (их регулярно посещали и приводили в порядок)[360].
Характерно, что среди собранных в 2018 году интервью периодически (хотя и нечасто) можно найти описания того, что активность, связанная с празднованиями юбилеев революции и беседами ветеранов о событиях Гражданской войны, все же сопровождалась и некоторым ростом интереса к событиям и на локальном уровне:
Вопрос: А, получается, уже в 60‐х годах, в 70‐х стал Покалюхин[361], приходил в школы и рассказывать?
Ответ: Да, он рассказывал.
