слышал, хотя в мозгу всё фиксировалось. Сказал мужикам:
– Мужики, потом договорим, у меня мать умерла.
Были слова сочувствия, они собрались уходить, я сказал:
– Ладно, давайте закончим обсуждение, чтобы снова не возвращаться.
Мы снова сели за стол и стали что-то обсуждать, но я никак не мог сосредоточиться.
– Нет, надо ехать, сестра ждёт.
Я явно потерялся, не мог сконцентрироваться ни на чём, но понял – надо ехать домой. Людмила уже собралась, дожидаясь меня. Ей перезвонила Катька, сообщила о случившемся.
На квартиру к маме попали поздно. Катька насела на меня:
– Где ты катался, почему так долго ехал?
Я вяло оправдывался, говорил про пробки, ещё о чём-то, что я мог сказать? Георгий рассказал, что была скорая, следователь, причину смерти признали естественной, следов насильственной смерти и проникновения в квартиру не было, она была закрыта изнутри. Тело увезли в морг.
Пошли обычные хлопоты, я позвонил дяде Ване. На Ваганьковском кладбище были похоронены мамин брат дядя Миша и его сын, мой двоюродный брат Григорий. Получив согласие от тёти Ксении, жены дяди Миши, на родственное захоронение, решили похоронить маму рядом с братом, дядей Гришей.
Получить согласие на похороны на Ваганьковском кладбище для дяди Гриши не было проблем – он работал на заводе, который забор в забор граничил с Ваганьковским кладбищем. Всё кладбищенское энергообеспечение осуществлялось через завод, очевидно, это являлось фундаментом приятельских отношений моего дядьки и директора кладбища, поскольку дядька как раз заведовал заводским электрохозяйством.
На расценки работы кладбищенских землекопов это не повлияло, но для меня это было не важно. Всё это не имело значения, неожиданная смерть мамы не давала возможности думать о чём-то ещё. При этом заявленная цена в четыреста тысяч за копку могилы меня изрядно удивила. Поторговавшись – эта привычка стала во мне уже профессиональной, – мы договорились о цене в двести тысяч – бригадир землекопов остался довольным.
Хоронили маму 3 октября, в тот самый день, когда беспалый, сильно пьющий демократ приказал расстрелять из танковых орудий Съезд народных депутатов и Верховный Совет Российской Федерации, по той простой причине, что он не смог с ним договориться о том, чтобы вся власть в стране принадлежала только ему. А как же иначе, он же самый заклятый демократ, его для этого даже в мешке в воду бросили. С моста.
По желанию Катерины хоронили маму по церковному обряду, тело было оставлено на ночь для отпевания в церкви. Центр был перекрыт, и на подъезде к Ваганьковскому кладбищу армейский наряд остановил нашу процессию из легковушки и микроавтобуса. Я подошёл к офицеру.
– Проезд закрыт, вы куда следуете?
– У нас похороны сегодня на Ваганьковском кладбище, маму хороню.
Офицер обошёл обе машины, заглядывая в окна.
– А где тело?
– С вечера в церкви, отпевали.
Офицер, подняв голову, крикнул солдатам, перегородившим проезд:
– Пропускаем, на похороны едут.
Стоя в церкви у гроба, я глядел на маму и не узнавал её. Лицо её изменилось, приобрело какое-то незнакомое мне выражение, казалось, я никогда не видел такого. И вдруг в памяти всплыла история.
Когда в семидесятых её фронтовые подруги стали приезжать в Москву, они частенько останавливались у нас. Как-то сидели допоздна на кухне, выпивали и вспомнили фронтовую историю: в их полку из-за высоких потерь среди мужского состава в строю остались практически одни бабы, и во время боя, когда их орудия вели заградительный огонь по немецким Юнкерсам, направленным для подавления их батареи, моя мать, восемнадцатилетняя девушка весом в сорок два килограмма, перевязав раненого бойца, стала вместо него подносить к орудию шестнадцатикилограммовые снаряды. Их командир в то же время побежал в землянку писать боевое донесение, не дожидаясь окончания налёта. Сидели за столом и хохотали, вспоминая, что он поступал так, в каждом сражении, а боевую награду получил, когда его завалило в землянке – снаряд угодил рядом, и ему бревном пробило голову.
А потом посуровели – вспомнили, как один раз на фронте в обороне в октябре, после первых заморозков, ожидая наступление немцев, весь их полк загнали в окопы, где стояла вода по грудь, и восемьдесят процентов состава после этого умерли от воспаления лёгких. Тогда-то я увидел то самое выражение её лица. Лицо моей матери, которая в семнадцать лет, после окончания медицинского техникума, добровольцем ушла на фронт, прошедшей всю войну, оставшейся после войны с двумя малышами на руках, вырастившей их без всякой помощи.
Это было лицо солдата, твердокаменное спокойное лицо солдата, ожидавшего нападения и готового к отпору. Она была человеком с непростой судьбой, и судьба эта мало дарила ей подарков, но был в характере её стержень, который позволил ей всё преодолеть, вырастить детей. Как я жалею, что мало дал ей тепла в её последние годы. Она жила в отдельной квартире в достатке, но в день своей скоропостижной кончины была одна.
Прости меня, Мама.
Поминки сестра решила провести у себя дома.
***
Половину октября работы толком не было. Натан Ротшильд сказал: «Покупай, когда гремят пушки, и продавай, когда гремят фанфары». Наверно, так, но у кого и кому? Все только обсуждали произошедшее.
Где-то с середины месяца всё стало восстанавливаться. В последних числах октября мы отмечали что-то у себя на фирме, сидели, выпивали. Зашёл Сашка Тележников, присоединился к нам. Прозвенел звонок, меня подозвали к телефону.
– Алик, это Оля Павлушкина.
– Оля, привет. Что нового, как Генка?
Я слышал только потрескивание в телефонной трубке, потом Оля заплакала.
– Оль, что случилось?
– Алик, Гена умер.
Меня как будто огрели чем-то – Генка умер. Жизнерадостный, всегда улыбающийся при встрече, широкоплечий здоровяк Генка. Да, был у него приобретённый в детстве ревматизм, но как-то он его не часто допекал. Ведь он моложе меня. Не очень удачно поначалу вписывался в перестроечный процесс, но в последнее время нашёл какую-то интересную тему, и вроде бы у него всё начало налаживаться. Я старался помочь ему, давали товар на реализацию, никогда не поторапливали с оплатой. Что с ним могло произойти?
– Как, что с ним случилось?
– Пьяный пришёл, мы с ним поругались, он ушёл. Я не знала куда, а он в гараж пошёл. Я утром зашла в гараж, а он там, в машине, холодный уже.
Оля разрыдалась, я слушал, сидел пришибленный.
– Оля, что нужно сделать, чем помочь?
Оля опять расплакалась, что-то говорила. Я понимал, что она в растерянности. Внезапная смерть мужа, двое маленьких детей, что делать, как жить дальше? В то же время в морге лежит труп мужа, человека, которого она любила. Были ссоры, но у
