— Если вы поете дифирамбы Марфе, то учтите: деньги на приют для бездомных собачек она дала мне не из сострадания к бедным животным, а только чтобы поскорее от меня отвязаться. А собачек и кошек она совсем не любит.
— Хотя мисс Марша очень достойная девушка и, я уверен, положительно относится к животным, речь идет вовсе не о ней.
Юлия бросила на собеседника быстрый испытующий взгляд и, поколебавшись секунду, верить или не верить такому изысканному объяснению в любви, все же подтвердила аксиому, что женщины любят ушами, то есть уши у них устроены так, что на них очень удобно вешать лапшу. Но даже с лапшой на ушах Юлия в первую очередь стала отстаивать свою «трехцветную самобытность».
— Если я правильно поняла, вы говорили обо мне и даже высмеяли мою тогдашнюю прическу. В таком случае вы, как и мой папа, ничего не смыслите в молодежной моде!
— Конечно, я говорил о вас, о ком же еще?! — уверил недоверчивую красавицу Глеб. — Но вашу оригинальную прическу я не высмеивал, а любовался ею с ностальгией. В ваши годы мне тоже хотелось соорудить на своей голове нечто подобное, красивое, но в то же время самобытное и оригинальное. Но в армии такие прически не приветствуются, а с тех пор я и не снимал формы, сначала армейской, а потом полицейской, и в прямом смысле, и фигурально выражаясь. Вот я и позавидовал по-хорошему вашей свободе и раскованности. Ведь если я завью и раскрашу свои волосы в разноцветные макароны, не видать мне майорских погон как своих ушей. Кстати, мне очень понравились высокохудожественные изображения тех хищников, которые были на ваших предплечьях. Наверное, очень жалко было их смывать?
— Что делать! — с сожалением вздохнула Юлия. — Как я уже говорила, папа не любит молодежную моду. А я не хочу скандалов. Но как только папа уедет, Лидия опять нарисует мне имитацию тату. Я потому и терплю ее дерзости, что Лидия — замечательный стилист.
При слове «стилист» Глеба передернуло. Юлия не заметила его реакции и продолжала:
— Я предложила бы и Марфе сделать себе такие же прекрасные лжетату, но они не соответствуют ее имиджу, да и боюсь, что ей подошло бы только изображение рыжей лисицы, потому что Марфа очень хитрая. Хотя ни хитрость, ни колдовство не помогают ей стать успешной бизнесвумен. Папа в прошлом году порадовал нас подарками: Марфе подарил модный бутик, а мне достался обычный пошлый магазин одежды, который если чем и славился, так только своими размерами и престижным местоположением, и по сути влачил жалкое существование. Я превратила его в модерновый салон молодежной моды, пользующийся офигенной популярностью в продвинутой столичной тусовке. У меня этот бизнес стал гораздо успешней и приносит куда больше дохода, чем Маршин бутик высокой моды, потому что она на этой высокой моде и зациклилась. От нее только и слышишь, что «Гуччи», «Труссарди» да «Дольче и Габбана». Но это все интересно для пожилых людей, а новому поколению нужны совсем другие модели одежды и аксессуары…
И Юлия пустилась в рассуждения о превосходстве новаторской молодежной моды над консервативной «высокой». Глеб слушал ее невнимательно, и не столько из-за того, что тема моды, как высокой так и низкой, женской и мужской, молодежной и для солидных людей, его мало интересовала, а потому, что обстановка вокруг их автомобильного кортежа волновала его гораздо больше. Услышав по радио сообщение, что впереди по их маршруту образовалась огромная пробка, водитель решил объехать ее окольным путем и свернул в ближайший переулок. Но таким умным был не только он, и машина оказалась в другой пробке, такой же длинной, только переулочной. Застряли они в «живописном» месте, напротив мусорных контейнеров, куда сваливали отходы производства из третьесортной харчевни. Но все в мире относительно, и истинная цена любого явления и учреждения выясняется только в процессе сравнения. Кому-то эта харчевня казалась грязной забегаловкой, а для многочисленного сословия московских бомжей не то что сама эта точка питания, а даже стоящие рядом с ней мусорные контейнеры были ценней и привлекательней, чем шикарный ресторан при пятизвездочной гостинице в элитном районе столицы. К тамошним контейнерам вольное племя бомжей и близко не подпускают, а в задрипанном переулке — пожалуйста, здесь им готов сразу и стол, и дом…
Колоритная компания этих равноправных и свободных граждан демократической России расположилась под рахитичным деревцем на краю помойки. Трое аборигенов столицы мужского пола неопределенного возраста заросли многодневной щетиной, запудренной толстым слоем грязи. Один был в лыжных ботинках, рваной черной кожаной куртке и легкомысленной курортной шапочке, другой — в красных сандалиях, летней сиреневой ветровке и зимней серой кроличьей шапке, а третий, самый предусмотрительный и дорожащий своим здоровьем, приобрел себе в помойном «супермаркете» зимние ботинки с вылезшим мехом, рваную бордовую лыжную шапочку и женскую демисезонную куртку грязно-красного цвета. По-видимому, двое последних разделили между собой наряд, выброшенный некой модницей прошлого века в один из близлежащих мусорных контейнеров. В компании присутствовала дама, одеяние которой представляло собой смешение всех стилей моды: высоких, низких, молодежных, пенсионерско-собесовских, строго-деловых и легкомысленно-спортивных. О цвете нарядов, как и о возрасте этой особы, уже не прекрасного, а скорее ужасного пола, сказать что-либо было затруднительно, так как слой грязи на ее лице и одежде был еще толще, чем на физиономиях ее товарищей по помойке. Но какие-то остаточные воспоминания об изначальном предназначении женщины — быть хранительницей домашнего очага — «прекрасно-ужасная» особа еще сохранила. Поэтому пополняла яствами из помойного контейнера общий пиршественный стол, то есть постеленную на земле грязную картонку. Ей помогал в поисках провианта самый юный и резвый член компании — уже не мальчик, но еще и не «муж». Юноша залез в контейнер и копался в его недрах, передавая хозяйственной даме самые «лакомые» куски из помойных закромов харчевни. Одетый с таким же эклектичным смешением стилей, он то и дело бросал жадные и встревоженные взгляды на три бутылки прекрасной паленой водки, служившие украшением картонной «скатерти-самобранки». Видно, боялся, как бы старшие товарищи не обделили его горячительной влагой. Такая тревога была оправдана во всех смыслах: ночи в мае еще холодные, и спать на картонках, накрывшись полиэтиленовой пленкой от накрапывающего дождя, без подогрева изнутри вряд ли будет комфортно. А компания явно собиралась обосноваться здесь надолго, по крайней мере до утра или до тех пор, пока охранник харчевни не прогонит незваных гостей прочь от вожделенных контейнеров. Не то чтобы ему было жалко тухлых объедков, но тут чуть не доглядишь — сопрут и сами контейнеры. Прецеденты случались неоднократно. Если так дальше пойдет, скоро к каждому помойному ведру придется приставлять отдельного сторожа… Вот так оно и получается: сотни тысяч трудоспособных граждан сторожат и охраняют, миллионы защищают, а уж тех, кого сторожат и от кого охраняют — вообще тьмы, тьмы и тьмы… А созидающие где? Их на всю страну осталось с гулькин нос. И смогут ли немногочисленные созидающие прокормить всю алчущую лишь потребления тьма-тьмущую ораву вместе с их охраняющей обслугой?
«Ведь даже бомжам тоже нужно кушать что-то еще, кроме протухших объедков, иначе они долго не протянут, — размышлял Панов, разглядывая колоритную группу обитателей помойки. — Впрочем, слабые и хилые от такой жизни давно бы протянули ноги. А у этих, видно, бычье здоровье. По крайней мере, было в недавнем прошлом. Что стоит властям построить хотя бы бараки с деревянными нарами, чтобы бездомные спали на сухих досках, а не на мокрой земле… Нет, пожалуй, одним бараком и нарами не обойдешься: вон как они ожесточенно чешутся. Значит, нужна элементарная баня с шайками и водой. И больница не помешает. Какими бы здоровыми они изначально ни были, но уже спились, а за время бродяжничества еще и нахватали всяких инфекций. Но в первую очередь их нужно лечить от алкоголизма, причем за государственный счет. Своих-то средств у них не имеется. Почему бы государству не разориться на это? Ведь в других случаях оно очень даже щедрое…»
Глеб вспомнил задержанного ими «махрового» убийцу. На нем трупов было — не сосчитать. Суд был суров: изверга отправили на евростандарты аж на двадцать три с половиной года! И особо растрогал всех пункт приговора о принудительном лечении осужденного от алкоголизма. На бюджетные денежки, разумеется. Тут даже не знаешь, что и делать — смеяться или плеваться. А эти-то никого не убивали! Вылечить их, дать какое-никакое жилье, хоть в бараке, работу…
Пока Панов философствовал, бомжовая мадонна и юноша, сочтя что закусок заготовлено достаточно, присоединились к компании, и трапеза началась. Три бутылки паленого пойла уговорили еще до перехода от первого блюда ко второму. Не только предусмотрительный, но и запасливый бомж в теплых ботинках тут же вытащил из грязного пакета две литровые пластиковые бутылки. В них плескалось содержимое, в сравнении с которым паленая водка сошла бы за детскую микстуру для грудничков. Даже ко всему привычные сотрапезники владельца зимних ботинок засомневались. Стали принюхиваться и в изумлении качать головами. По-видимому, в бутылях плескалось нечто вроде смеси тормозной жидкости с морилкой для клопов. Но в конце концов извечный вопрос «пить, или не пить» был решен в единственно возможном в данных обстоятельствах утвердительном смысле.
