— Вот козел, даже сдохнуть красиво не сумел. Только праздник людям испортил.
3
Еще вчера Валентин купил бутылку дешевого коньяка, но не притрагивался к ней, пока автобус пробирался между сосновых рощиц и железнодорожных переездов. Он откупорил бутылку уже поближе к городу и стал угощать соседа — белобрысого долговязого паренька, который торговал какими-то хитрыми книгами — не то очередным протестантским промыванием мозгов, не то психологическим аутотренингом — заглядывать внутрь Валентин не стал. Называлась компашка, которая их впаривала, «Братство чувства». Книги якобы должны были пойти на ура. Глядя на бегущие за окном деревья, Валентин слушал, как паренек толкует о комиссионных, выгодных районах, барышах — с простодушной и благоговейной алчностью он тараторил об этом без умолку. Валентин молча слушал и время от времени протягивал ему бутылку.
Паренек, несуразно стиснутый темным костюмом, влез в автобус со своим товаром еще в Химках, цепляя ногой за ногу, спотыкаясь о сумки и суетливо извиняясь направо и налево. Он опоздал на автобус своей фирмы, все уехали без него, и он не знал точно, как ему теперь быть и где их искать. Вообще-то пить на работе не положено, сказал он Валентину, беря протянутую бутылку, ну да ладно, наверно, большого греха тут нет. Валентин видел, что парень здорово перепуган и, наверное, денег у него не густо.
— Ты, пацан, сто пудов, наживешь миллион, — сказал Валентин, когда его начал приятно разбирать хмель. — Вернешься домой важной птицей.
Но парень уже спал. Заснул ненадолго и Валентин.
Когда он проснулся, за окнами было светло, но пасмурно. Он посмотрел на тянувшееся за окном пространство и вспомнил, что бутылка у него в ногах уже пуста. Как же это его сморило? Что он видел во сне? Большие птицы, сирена в тумане. Море, что ли?.. Подъезд гостиницы, цветы из крученого железа в электрическом свете. А он едет в Зеленогорск. На сей раз в Зеленогорск.
— Остановка — озеро, — сообщил автобусный динамик.
Автобус помчался над стеклянно неподвижной водой. Вдалеке под черным небом кружила стайка чаек.
Уныние накатило на него. Когда-то он радовался каждому новому городу, хотя бы потому, что это позволяло согнать ощущение разбитости после долгого переезда, хотя бы из-за душа, свежей постели, завтрака — когда это было ему по карману. Но теперь лучшие его часы — это часы, окутанные дымкой движения, когда под гул мотора, как во сне, мелькают мимо леса, поля, спящие городки, тьма и неоновые огни. Бывало — в горной местности, — земля под ним бежала то вверх, то вниз, а он чувствовал, что суета жизни куда-то отошла и наступила передышка. Когда-то он часто «голосовал» на дорогах, но это означало, что нужно много говорить и слушать, а он давно потерял к этому интерес. Теперь конечные остановки стали для него наказанием.
Что за странное озеро, подумал он, совсем неподвижное. Вдали, за сотни метров от дороги, набежавший ветер погнал по воде рябь. Хорошо бы сейчас закурить. Валентин откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза…
Когда он снова взглянул в окно, озеро осталось позади, они мчались мимо сонных пустоглазых домишек — бесконечная череда чахлых палисадников. Проехали товарную станцию, окруженную огромными башнями-водокачками. Вдоль покрытых копотью запасных путей поодиночке степенно шагали несколько рабочих.
Пустырь, заваленный шлаком и золой, уплыл назад. Потянулась ограда старого кладбища. Валентин зажмурился, но в глазах у него все еще стояли кресты, ветхие памятники с чьими-то забытыми именами, и ему стало жутко. С некоторых пор при виде кладбища его охватывала тревога и какое-то похожее на зависть чувство, — он даже стал бояться этих мгновений.
Он увидел, что продавец чудесных книг роется в своем черном портфеле.
— Что случилось?
— Ничего, — сказал парень. — Отвалите, чего пристали? Просто мне показалось, я что-то посеял.
— Не заводись, — предложил Валентин. — Что думаешь делать?
— Да, наверно, позвоню в наше отделение. Они мне скажут, что делать.
Уж они тебе скажут, подумал Валентин и перелез через его ноги, чтобы стащить с багажной сетки свою сумку. Прибыли на конечную станцию.
С сумкой в руках он пошел к выходу через зал ожидания, где, прикорнув на скамьях, дремали несколько местных алкашей.
Даже сквозь стеклянные двери чувствовалось, что снаружи жарко. Собственно, жарко было и внутри. На мостовой лежали обрывки утренних газет, листья окаймлявших улицу тополей лениво подрагивали от легкого ветерка.
Едва он приоткрыл дверь, как на плечо его легла чья-то рука, не начальственно, мелькнуло у него в голове, а скорее деликатно. Это был молоденький милиционер, курносый и голубоглазый.
Валентин молчал и, не сводя с него глаз, шагнул назад.
— Прошу прощения, — сказал милиционер и заулыбался шире. — Разрешите ваши документы?
Валентин подумал, что первый раз слышит, как мент за что-то просит прощения. Ничего, молодой еще, пооботрется, дойдет до кондиции.
Валентин показал ему паспорт.
— Извините, что побеспокоил, — сказал странный милиционер. — Разыскиваем одного человечка, по описанию похожего на вас.
— Очень жаль, — глуповато ответил Валентин, — но это не я.
— Ха-ха, — отозвался молодой мент и пошел обратно в зал ожидания.
Валентин не был суеверным, но все же не мог не подумать: «И что же такой знак предвещает? Добро пожаловать в наш замечательный город?»
Закинув сумку на плечо, он зашагал по улице. Все-таки было прохладнее, чем он ожидал, и к тому же его стала одолевать усталость. А вокруг начиналась оживленная утренняя жизнь, куда-то спешили женщины с зонтиками и в дождевиках, и гуще становился поток машин. На остановках толпился народ, продавцы, прикрываясь свежими газетами от дождя, колдовали над замками своих лавок. Где-то громко звучало радио.
В кафетерии Валентин выпил кофе и съел яичницу. Он поглядел на себя в зеркало над стойкой, и настроения это не прибавило. Опухшее лицо, мутные красноватые глаза. Ничего удивительного, что мент его остановил. На чеченского террориста он, конечно, не тянет, но кто знает, что скрывается за такой потрепанной внешностью.
Он расплатился, купил себе бутылку рябиновой настойки и отправился разыскивать гостиницу. Ему говорили, что здесь есть довольно чистая и недорогая гостиница, кроме того, она располагается недалеко от радиостанции.
Номер в гостинице и вправду оказался неплохим. Кровать вполне приличная. Письменный стол с подпалинами от сигарет, репродукция картины, на удивление не Шишкина или Васнецова, а что-то современное. И телевизор. Неработающий.
Он выглянул в мутноватое окно. На другой стороне улицы в маленькой киношке крутили какие-то американские фильмы.
— И в самом деле, — усмехнулся Валентин, — разве бывают на свете другие?
Валентин разделся и долго стоял под душем, потом вытащил свою бутылку и улегся в постель. Простыни приятно холодили тело. Пока дела шли неплохо. В сумке у него — полторы тысячи рублей, несколько рубашек и костюм. Вечером он включит радио, послушает местные новости и подготовится к завтрашнему дню. Потом отутюжит костюм и сходит в кино. Ох, черт, до чего же он устал. Лежа в постели с закрытыми глазами, он еще чувствовал автобусную тряску, видел проплывающие мимо бурые равнины, рыжую глину, черно-зеленый лес, круги света в ночном небе над придорожными закусочными. Он закурил и глотнул настойки из стакана с умывальника.
Снаружи доносился уличный шум, под окном бодро продребезжал трамвай. Какой-никакой, а хоть город, и то слава богу, — подумал Валентин. Давно он не был в настоящих городах — с тех пор, как уехал из Питера. Когда же это было? Почти полтора года назад. Позапрошлым летом… А, ладно. Он налил себе еще и выпил. Начал фантазировать… Может, если дела пойдут на лад, он купит домик, ну, например… в Крыму. Вот где надо жить летом — у моря.
— Море, море, — негромко пробормотал он, с удовольствием засыпая.
Он увидел тоненькую девушку, ныряющую с вышки в бурлящую зеленоватую пену, он где-то видел ее раньше, он определенно знал ее, она не оборачивалась, но этого и не было нужно — он любовался движениями ее юного упругого тела, вот она вынырнула и легкими гребками поплыла к берегу…
Вообще-то проспал он недолго. Через считанные минуты его разбудил вопль — из соседнего номера, как ему показалось. Лежа с открытыми глазами, лицом в подушку, он прислушался. Где-то, не то в соседней комнате, не то в комнате наверху или внизу, приглушенный штукатуркой и вытертыми коврами голос, не мужской и не женский, невнятное бормотание. Валентин попробовал вслушаться. Голос становился громче, бормотание — все быстрее, и ни единого слова разобрать он не мог. Затем — несколько секунд тишины, и вдруг кто-то тем же бесполым, сдавленным от ужаса голосом отчетливо выговорил:
