заметила? Того, как он с лёгкостью называл её пичужкой, будто знал! А ведь так её звал только Торвальд. Но когда Игвар очнулся, Торвальд уже уехал. Ну не мог же монах сам придумать точно такое же слово! Нет, конечно. Значит, знал заранее, кто она такая. Значит, был в уже в замке и слышал его. И может даже в замке у него есть сообщник, где-то же он взял новую одежду?
И то, что он её обманул, почему-то ранило очень сильно.
Олинн вспоминала поцелуй и злилась на себя за то, что позволила себе быть такой беспечной и глупой. И что растаяла от его поцелуя, как… Она не знала, как кто, но почти ненавидела себя за ту короткую уступку своей слабости. За своё сострадание и веру в людей. Торвальд был прав! Зря она его не послушала!
Теперь ей это может стоить свободы, а то и жизни. Мачеха уж точно нажужжит отцу про неё всякого. А ярл Римонд нынче ой как не в духе! И хорошо, если её просто выпорют, как дворовую девку, а ведь могут и в рабство продать. Эйлин Гутхильда может убедить ярла в этом. А то и ещё что похуже придумает.
Даже если она расскажет правду, толку-то? Всё вместе будет выглядеть так, будто она специально помогала врагу. И как же она умудрилась влипнуть в такую история, как мошка в мёд?! Может, стоит бежать из Олруда? Вот только куда? Да и как? Стены в кладовой толстые, и стерегут её хорошо.
И, с одной стороны, Олинн с ужасом вспоминала, как Игвар прыгнул в реку, а потом тот вой и крики, и ей было жаль его. А с другой стороны, ведь если бы не он, то не сидела бы она сейчас под замком. Но, как ни крути, он всё равно не заслужил такой смерти — в пасти жутких тварей с болот. И то ли это была грусть, то ли разочарование от того, что всё так закончилось, то ли злость на себя, что она оказалась такой беспечной — Олинн и сама не знала. Но почему-то подумала, а что, если бы она согласилась в тот вечер уйти с Игваром? Что было бы дальше?
Она сложила несколько мешков с ячменём, один на другой и, взобравшись на них, целыми днями сидела у маленького оконца, которое выходило на реку и восточную башню замка. Сквозь него был виден кусочек дороги, ведущей на юг. И по тому, как сновали туда-сюда всадники, или приближались обозы, Олинн могла предполагать, что происходит. В какой-то день привезли раненых, и две дружины ускакали на юг, видимо, ярл призвал к оружию всех, кто ещё оставался в замке. А до этого бесконечной вереницей тянулись в замок подводы из соседних деревень, груженые всяким скарбом − крепость готовилась к осаде.
Потом вернулся её брат Харальд. Она видела отряд и слышала, как перекликались его хирдманы. Видимо, ярл решил доверить охрану крепости сыну, а сам остался на Перешейке. Но с приездом брата для Олинн ничего не изменилось. Если Харальд и знал о том, что она сидит под замком, то либо соблюдал распоряжение отца, либо ему до этого не было никакого дела.
Так что у Олинн из всех развлечений были только это оконце, кошка, что охраняла запасы зерна от мышей и крыс, да пара голубей, чьё гнездо было чуть повыше кладовой. Нет-нет, да и перепадали им оброненные зерна, вот они и обжились здесь. Она подбрасывала им зёрнышки, так что птицы совсем перестали её бояться и бродили по краю подоконника, воркуя и выпрашивая угощение.
С той ночи, когда Олинн посадили в кладовую, полная луна стала особенно яркой. Вставала уже за полночь и наливалась золотым светом, будто в насмешку. И Олинн долго вглядывалась в сумрачную даль болот, но страшного воя больше не было слышно. То ли, убив вёльву и Игвара, жуткие твари получили, что хотели, то ли ушли сами по себе, этого она не знала. Но теперь всё успокоилось, и лишь тревожное предчувствие продолжало нарастать с каждым днём. А дым на горизонте, что появился пару дней назад, лишь подтверждал худшее…
Сюда, в кладовую, ветер не доносил запахов, да и ветра уже которую неделю не было. Погода по-прежнему стояла ясной и жаркой, застывшей в одной поре, как будто северные боги отвернули свой взор от Илла−Марейны. И эта жара была гнетущей и тяжёлой, пропитавшей всё вокруг и утопившей в себе Олруд, как в капле мёда.
Но этой ночью тревожное предчувствие разбудило Олинн даже раньше, чем она почувствовала запах дыма, и услышала гулкий звон колокола. Она бросилась к оконцу, забралась на мешки, жадно вглядываясь в предрассветный густой сумрак, но так и не могла понять, что происходит. Луна уже добралась почти до горизонта, и была самая глубокая, предутренняя часть ночи, когда сон наиболее крепок. Олинн всматривалась в серую дымку, но ни на дороге к замку, ни на подступах никого не заметила. И даже воды Эшмола были спокойны, никаких лодок. Но судя по крикам и звону мечей, внутри замка шёл бой. И похоже, что этого внезапного нападения никто не ожидал.
Олинн увидела цепочку факелов, движущихся по стене крепости, и слыша звон клинков, не понимала только одного — кто и с кем дерётся? Днём всё было спокойно, вокруг никого, ворота заперты, и если враги проникли в крепость, то как?!
Но бой шёл недолго. В замке оставался лишь небольшой отряд Харальда, а врагов, по-видимому, было много. И когда на рассвете Олинн увидела, что на восточной башне больше не развевается штандарт Олрудов, а по стене ходят люди в кольчугах и зелёных плащах, то поняла, что замок пал. И почти сразу над башней взвился новый штандарт — зелёное дерево на белом фоне. Герб короля Гидеона.
Весь день Олинн промаялась, металась от двери к окошку, пытаясь понять, что происходит, даже в дверь стучала, но после ночного боя в замке стояла подозрительная тишина. Ближе к вечеру раздался лязг цепей, опустился мост, и по дороге на юг устремился небольшой отряд всё в тех же зелёных плащах.
А вслед за этим к ней пришла Ульре. Старая экономка раскачивалась, как гусыня и оказалась слегка навеселе, видно, что хлебнула мёда, и немало. На голове у неё был намотан старый шерстяной платок и такой же повязан на поясницу, и от ходьбы по лестнице раскраснелись щёки. Она отперла дверь, гремя огромной связкой
