К чему Кейт оказалась совсем не готова, так это к жару, с которым все эти вещи обсуждались, и энтузиазму, с которым собеседники вновь и Вновь возвращались к тому, на чем уже успели зациклиться прежде.
Некоторые особенности поведения, присущие собравшимся здесь, вовсе не удивили Кейт, в частности, количество спиртных напитков, которое смогли влить в себя представители этой академической профессии.
Все они ни в коем случае не были закоренелыми пьяницами, но, как всякие низкооплачиваемые служащие, пили всякий раз, когда находился подходящий случай. Это давно уже подметили издатели всевозможных учебников, у которых с незапамятных времен вошло в привычку во время академических сборищ организовывать буфет и щедро накачивать всех участников выпивкой. Не удивило Кейт и то, что никто из гостей даже не заикнулся об изящной словесности. Люди, чья профессия заключается в преподавании литературы, никогда не обсуждают ее на своих вечеринках, если только речь не идет о темах лекций и распределении нагрузки.
Объяснения этому найти трудно; их могло быть много и все запутанные и неочевидные, поэтому Кейт предпочитала принимать вещи такими, какие они есть. Хотя ей доводилось не раз присутствовать на подобных встречах врачей, экономистов, социологов и представителей иных профессий, и она знала по собственному опыту, каких трудов стоит заставить их оторваться от обсуждения тем, непосредственно касающихся их работы.
Люди, находящиеся здесь, больше страдали оттого, что были заняты не в сфере высшего образования, а скорее принадлежали к некой бюрократической системе. Они все являлись, по сути дела, клерками, пусть и особого рода, и, как и все клерки, тешили себя иллюзией, что могут запросто обсуждать и высмеивать те структуры, в которых были задействованы. Кейт с любовью подумала о своем родном университете. Ведя бесконечную и безрезультатную борьбу против семейственности, фаворитизма и симонии, ее коллеги не познали все же в полной мере «прелестей» современной бюрократии.
— Мой экзамен, — разглагольствовал один молодой мужчина, — назначили на самый последний день сессии, и они хотели, чтобы я выставил отметки в течение двадцати четырех часов. Я возразил, что за этот срок не успею даже прочитать внимательно тридцать пять экзаменационных работ, не говоря уже о том, чтобы оценить их по достоинству. Почему, скажем, я не могу представить оценки в деканат на три дня позже? Так вы знаете, что заявил мне декан, восседая в своем огромном кабинете, хотя никто из нас не имеет даже мало-мальски приличной комнаты и зачастую не может найти места в ящике стола, чтобы положить важные документы? Так вот, он сказал: «Компьютеры должны начать работать через двадцать четыре часа, как только закончится сессия». Зачем? Я спрашиваю вас — зачем? Но по крайней мере, теперь я знаю, о чем печется наш почтенный колледж. Всем известно, конечно, что колледж не больно-то радеет о студентах и преподавателях, в конце концов, это вам не Кембридж и не Оксфорд. Прежде я думал, что главный предмет его забот — администрация или само здание и всевозможные попечительские советы. Ан нет! Он делает ставку на компьютеры! Вы знаете, когда я заполнял эти отвратительные маленькие карточки, меня так и подмывало написать на каждой из них буквы «м.в.» от слов «мать вашу» и посмотреть, как это обработает маленькая кибернетическая сволочь!
Это еще что! На другой день я получил один из этих экзаменационных результатов весь в цифирях, рассчитанных в недрах машины, и этот идиотский киберконсультант студентов…
Что было дальше, Кейт уже не слышала, так как удалилась от говорящего, подбираясь к Фредерику Спарксу; она двигалась не спеша, не желая свалиться на него как снег на голову. Лилиан уже указала Кейт на Спаркса. Он сидел откинувшись на стуле, со стаканом в руке, явно наслаждаясь приятным превосходством человека, которому удалось выйти победителем в борьбе за назначение на должность и который еще не испытал всех перипетий, связанных с дальнейшим продвижением по службе.
Кейт опустилась на стул рядом с ним, хотя большинство людей предпочитают завязывать разговор стоя, и обратилась к нему — увы, даже без намека на оригинальность — с просьбой дать ей спички. Спаркс извлек элегантную зажигалку и, щелкнув ею, поднес к сигарете Кейт.
— Вы знакомая Гарольда? — спросил он. Но видимо решив для себя, что иначе и быть не может, не дожидаясь ответа, начал расспрашивать, преподает ли она и где?
Кейт удовлетворила его любопытство. Услышав, что он завидует ей, Кейт, несколько покривив душой, спросила: почему?
— Я приведу вам пример, — ответил он, разворачивая стул, чтобы оказаться лицом к Кейт. — Как много отпечатанных на ротапринте бумаг вы получили за этот семестр?
— Официальных распоряжений? О, я не знаю. Думаю, четыре или пять, а может, и больше. Уведомления о совещаниях в департаменте, ну и тому подобное. А почему вы об этом спросили?
— Да потому что на меня они сыпались сотнями, а то и тысячами. И не только приглашения посетить совещания с целью обсуждения всяческих мыслимых и немыслимых предметов, но еще и всяческие указания от администрации. Например, о всех студентах, носящих шорты или голубые джинсы, докладывать немедленно; или же о том, что курение на лестницах не допускается (последнее, конечно, в высшей степени нелепо, как можете сами судить). Ведь если парень и девушка, учащиеся колледжа, захотят поговорить друг с другом и при этом окажется, что он и она — курящие, то им придется либо удалиться в комнату отдыха, где вечно толчется народ, или же выбегать после каждой затяжки из мужского или женского туалета, где курить разрешено. Надо ли говорить, что сплошь и рядом курят только на лестницах. Или же вполне может последовать и такое распоряжение: «Затачивать карандаши только в комнате номер 804 (или вообще вне стен здания)». А то и такой перл: «Весь мусор под окнами аудиторий убирать ежедневно после полудня с часу до пяти». Администрация понимает, что это очень затрудняет учебный процесс (доводилось ли вам слышать, как громыхают под окнами мусоровозки?), но педагоги и студенты не должны ни на минуту забывать, как трудно и хлопотно начальству содержать колледж и руководить им. Я однажды получил бумагу, где мне предлагалось прибыть на совещание, дабы обсудить резервы для предоставления преподавателям времени для творческой работы. Я отписал, что самый лучший способ достичь этого, по моему глубокому убеждению, — не устраивать никаких обсуждений вообще. Вот почему я и сказал, что завидую вам.
— Я слышала, вас можно поздравить с получением должности?
— Откуда вы узнали? Меня не поздравлять, а жалеть надо. Гюстав, тот, пожалуй, доволен, так как сейчас нам обеспечено регулярное питание и возможность со временем получать пенсию, но не будь я таким рохлей, я бы сказал: «Вы, идиоты, не давайте мне должность ни в коем случае. Я успел стать смутьяном по натуре, лодырем и привык потворствовать себе, откладывая самые насущные дела со дня на день. У вас в этом беспросветном, как мрак, учебном заведении и так хватает балласта и в избытке мозгов, в которых не родилась до сих пор ни одна новая мысль, разве что иногда прошелестит в извилинах смутное понятие о ядерном катаклизме. Так зачем вам еще один живой труп в моем лице; нет, все, что вы можете мне предложить, — это то, чего так страстно желают народные массы: жить нормальной жизнью, а посему — дайте мне хлеба и зрелищ!» Конечно, возможно, я и преуспею на этом поприще. Тогда я уж точно покончу со всеми прелестями преподавательской жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
