джинсах и полосатой рубашечке, за ним бежал изо всех сил Юрий Борисович. Парень оттолкнул ее, а Бутенко вовсе не заметил.
— А как он выглядел, Лидия Матвеевна? — допытывался присоединившийся к нам Синцов. — Лицо какое? Глаза какие? Как причесан?
— Никак, — подумав, ответила Лидия Матвеевна. — У него не было лица. Уж не обессудьте.
Я не понимала, что происходит. Сам Бутенко, конечно, мог слегка повернуться на почве тревоги и переживаний за дочь, хотя он производит впечатление человека абсолютно здравомыслящего. Но пожилая дама Лидия Матвеевна также казалась весьма адекватной, да и ученая степень кандидата биологических наук, на мой взгляд, свидетельствовала о ее способности наблюдать и описывать свои наблюдения.
Освещенность в подъезде, конечно, оставляла желать лучшего, но все-таки не кромешная тьма. И если уж все свидетели — сама Кристина, ее отец и их соседка — разглядели джинсы и полосатую рубашку-поло, то, по логике вещей, должны были и лицо увидеть. Тем более что и Кристина и Бутенко стояли с тем, кто явился (чуть не сказала — из могилы), лицом к лицу, пусть и недолго, всего несколько секунд, и пожилая женщина с ним лицом к лицу столкнулась. И кроме того, человек сначала всегда смотрит в лицо другому человеку, а уж потом замечает, во что тот одет.
— Но голова-то была? — спросил Лидию Матвеевну Синцов.
Она задумалась, потом медленно кивнула.
— Что-то было над рубашкой. Но вот клянусь вам, молодые люди, врать не хочу, поэтому говорю как есть: не было у него лица. Что-то такое… — она повела рукой перед своим лицом, — такое… непонятное… Но ни глаз, ни носа, ни рта… И знаете, что еще? От него пахло как-то… как-то неприятно…
— Как именно? — подался вперед Андрей.
Лидия Матвеевна поморщилась.
— Вы знаете… От него пахло затхлостью… Нет, вру! От него пахло разложением. Уж поверьте старому биологу.
Мобильные телефоны зазвонили у меня и у Синцова одновременно. Одинаково прижав трубки к ушам, мы с Андреем синхронно слушали про то, что в дежурную часть Петроградского РУВД поступило сообщение из адреса, где было совершено предпоследнее преступление Скромника, — из переулка Нестерова. Туда только что снова пришел маньяк. В джинсах и рубашке-поло. Он позвонил в дверь квартиры. К счастью, открывать ему не стали, на цепочке приоткрыли дверь — и вызвали милицию. К несчастью, в щелку двери не увидели, было ли у него лицо. Но за джинсы и рубашку-поло, полосатую, с короткими рукавами, ручались. И еще: даже в узкую щель приоткрытой двери почувствовали неприятный запах, похожий на запах тухлого мяса.
Я подавила в себе желание позвонить в морг и узнать, лежит ли в холодильнике обезглавленный труп блондина. Был порыв, а потом мне стало стыдно. Я видела труп своими глазами, наблюдала трупные явления. Это в девятнадцатом веке судебным медикам предписывалось не вскрывать труп, пока не начнется процесс разложения, чтобы не вскрыли ненароком еще живого. Но судебная медицина с тех пор на месте не стояла, врачи научились определять, что человек умер, не дожидаясь, пока тело позеленеет и в нем черви заведутся. Мы нашли обезглавленный труп в коробке, пока он еще был окоченевшим, но сомнений в том, что человек умер, у нас по понятным причинам не было. В конце концов, даже если сделать фантастическое допущение, что тело, доставленное в морг и осмотренное специалистами, констатировавшими смерть, каким-то образом оказалось способным встать с каталки, открыть изнутри холодильник и отправиться гулять по городу, — без головы-то оно далеко не ушло бы!
Синцов уже набирал телефоны своих начальников, организовывая посты в Майковом переулке, на Автогенной улице и на Обводном канале. Я обзванивала родителей потерпевших, живущих в этих адресах, чтобы предупредить их. Две мамы смертельно перепугались, но заверили меня в том, что сейчас же займут круговую оборону. Третий папа, не сразу ответивший на звонок, тоже перепугался, но потом с облегчением сказал, что их в городе нет, и даже в стране: они после происшествия уехали к родственникам в Германию, чтобы девочка сменила обстановку и успокоилась. Возможно, их дочь там останется надолго. Вот и хорошо.
Нас обоих слегка потряхивало. Меня охватило нервное состояние, в котором обостряются все чувства и разум, подобно тому, как обостряется обоняние у гончей, идущей по следу. Вот он, наш злодей, где-то рядом, протяни руку — и схватишь его… Неужели нам не повезет сегодня?
Не повезло. Посты, расставленные возле предыдущих мест происшествий, ничего не дали. Андрей рванул в главк и добился передачи примет субъекта в районные управления, но многого мы от этого не ждали: приметы-то были скудные. В джинсах и бóбочках с полосками сейчас по улице ходит каждый третий. Я отправилась валяться в ногах у руководства ГУВД, чтобы постовые оставались у домов, где жили потерпевшие девочки, еще хотя бы пару дней. Плевать, пусть в форме патрулируют, пусть спугнут, лишь бы наш загадочный «выходец с того света» не заявился снова в те квартиры, где уже совершил преступления.
Рабочий день кончился, но никакой полезной информации не поступило. И что делать дальше, было непонятно. Во всяком случае, домой ноги не шли. Мы маялись с Синцовым то в РУВД, то в прокуратуре, а когда Зоя стала сдавать помещение под сигнализацию, нас просто выгнали. И мы поехали к эксперту Катушкину.
Катушкин жил неподалеку от Выборгской набережной. По тому, как Андрей, припарковав машину, безошибочно провел меня кошмарными дворами в какой-то закоулок, я поняла, что он-то бывал здесь неоднократно. Во дворе-колодце было пусто и гулко, казалось, что время тут остановилось: по желтым облупившимся стенам дома, по тусклым окнам, по квадрату неба над нашими головами невозможно было понять, какой сейчас год и даже век. Никаких примет времени. Сто лет как минимум стоял этот дом, похожий на детскую пирамидку, полую внутри, и ничего за эти сто лет в нем не изменилось. Я слышала, что такие дворы появились в городе из-за экономии площади под застройку: земля в городской черте стоила дорого, и застройщики отказались от привычной европейской планировки П-образного здания с двором внутри, площадку стали застраивать со всех четырех сторон, чтобы увеличить количество квартир.
Лестница, что вела к квартире Катушкина, была ужасной, даже с моей точки зрения, несмотря на то что я всяких лестниц повидала на своем следовательском веку, в том числе и таких, в пролетах которых отсутствовали кое-какие ступеньки, и в дырки хорошо была видна черная вода подвала с плещущимися там крысами. Мы преодолели два этажа и остановились перед дверью в стеганом облезлом дерматине, с неожиданно начищенной
