class="a">[337]. Иногда самая лучшая стратегия – делать даже меньше, чем ничего.
Другим животным приходится принимать жизненно важные решения насчет того, когда лучше пойти на крупный риск. В классическом эксперименте специалист по поведенческой экологии Томас Карако с коллегами приучил юнко (птицы из отряда воробьиных) искать птичий корм в двух кормушках. В обеих можно было добыть одинаковое среднее число зерен за посещение, однако если одна кормушка обеспечивала крохотную, но стабильную окупаемость затрат на добычу, то во второй окупаемость сильно варьировала. При обычной температуре среды птицы предпочитали пусть невысокую, но зато стабильную окупаемость. Когда же температура опускалась ниже позволяющей дожить до утра на калориях от корма с малой, но стабильной окупаемостью, птицы меняли стратегию. Гарантированной гибели от переохлаждения они предпочитали риск, дающий хоть какой-то шанс уцелеть, – примерно как военнопленные-смертники, которые пытаются бежать, несмотря на вышки, колючую проволоку и охрану с автоматами[338].
Суровые времена требуют нелегких рискованных решений. Моя бабушка родилась в феврале 1884 года на небольшом острове у побережья Норвегии. В день ее крестин мой прадед заметил у берега крупный косяк рыбы. Неслыханная удача, подарок судьбы, позволяющий прокормить несколько лишних ртов долгой голодной зимой! Прадед с товарищем кинулись в лодку и принялись грести, сражаясь с волнами. Они забрасывали сети снова и снова, пока лодка не наполнилась до краев. Наловить еще или поворачивать к берегу? Рыба-то еще здесь, а вот рыбакам не факт что удастся выйти в море во второй раз. Они продолжили ловить, сваливая рыбу в пустую шлюпку, болтающуюся за кормой лодки на цепи. Поднялся ветер, шлюпка перевернулась, обрубить цепь было нечем, и обе лодки пошли ко дну. Моя прабабка в отчаянии металась по берегу с новорожденной дочерью на руках, глядя, как муж тонет у нее на глазах. Оптимизм и храбрость – качества ценные, но порой роковые. Когда знаешь об опасностях, которыми чреват риск в суровых условиях, становится понятнее, откуда у ныне живущих потомков моего прадеда склонность к тревожности и пессимизму.
Разумеется, и в наше время для многих людей остаются жизненно важными решения, касающиеся сбора ягод или ловли рыбы, однако теперь все же актуальнее долгосрочные социальные цели в обширном хитросплетении общественных взаимосвязей, вынуждающем нас принимать нелегкие решения, продолжать ли труды, которые, возможно, окажутся напрасными. Есть области, в которых немногочисленным победителям в конкурентной борьбе достается невероятный приз, а у всех остальных годы усилий и труда превращаются в пшик. Добиться славы в профессиональном футболе – это вершина успеха, но 999 из 1000 штурмующих эту вершину сорвутся на подступах. Слава даже самого знаменитого из писателей меркнет по сравнению с футбольной, но это совершенно не расхолаживает многочисленных желающих взяться за перо. Карьерные битвы – неисчерпаемый источник подобных примеров, однако настроение управляет и более обыденными целями, такими как желание сбросить вес, найти работу, поладить со вздорным начальством или супругом, не позволить артриту превратить вас в беспомощного калеку. С переменным успехом мы продвигаемся к целям, составляющим нашу жизнь, и настроение в процессе то взлетает, то падает.
И здесь мы возвращаемся к ключевому вопросу, поставленному теоремой предельного значения: когда лучше всего отказываться от крупной жизненной цели? В первые годы своей клинической практики я всегда рекомендовал пациентам бороться, не опускать руки, не слушать голос депрессии, внушающий, что удачи им не видать. В некоторых случаях эти советы помогали: кому-то удалось с четвертой попытки поступить в медицинский, кому-то – с пятого приезда в Нэшвилл получить приглашение спеть в Grand Ole Opry[339]. Однако гораздо чаще мои пациенты отчаивались, не выдерживая череды неудач. Пятилетняя помолвка вполне может наконец закончиться свадьбой, а актер, решивший остаться в Лос-Анджелесе и штурмовать Голливуд еще годик, наконец пробьется в киноиндустрии – но так бывает редко.
Объективный опыт в сочетании с растущей приверженностью эволюционному взгляду побудили меня прислушиваться к настроению пациентов. Слишком часто их симптомы проистекали, судя по всему, из глубинного осознания, что некий крупный жизненный проект так никогда и не осуществится. Она так радовалась, когда он предложил жить вместе, но все идет к тому, что более желанного предложения она от него не дождется. Начальник вроде бы и отзывается хорошо и даже намекает на повышение, но от слов к делу не переходит. Надежда на новый курс лечения еще теплится, но все предшествующие попытки справиться с онкологией ничего не дали. Муж две недели в завязке и не берет в рот ни капли, но сколько раз он до этого клялся, что завязал, а потом срывался в запой? Далеко не всегда уныние – это порождение расстроенного мозга, оно может быть нормальной реакцией на недостижимость цели.
Моделирование на животных
Стандартный способ тестирования антидепрессанта на эффективность – проверить, заставит ли он подопытное животное упорствовать в бессмысленных попытках. В тесте Порсолта, в частности, замеряется, как долго крыса или мышь будет плыть в цилиндрическом сосуде с водой[340]. На прозаке и других антидепрессантах крысы гребут лапами дольше. На базе этого теста, успешно идентифицирующего антидепрессанты, написано более четырех тысяч научных статей, и с частотой примерно раз в день появляются новые. Упорство воспринимается как положительное качество, поэтому во многих статьях замирание животного в воде расценивается как признак отчаяния или апатии. Однако прекращение активной гребли не означает, что животное сдалось и готово пойти ко дну, это просто смена стратегии: вместо того чтобы грести, крыса будет дрейфовать, выставив над поверхностью воды только нос. Момент для переключения она почти всегда угадает самый подходящий. Те же, кого антидепрессант заставит грести упорнее, гораздо больше рискуют выбиться из сил и утонуть[341].
На животных было смоделировано еще одно состояние, подразумевающее, что упорство – это благо. Называется оно выученной беспомощностью. Психолог Мартин Селигман помещал подопытных собак в ящик, разделенный на две части перегородкой. Получая удар электрическим током, собаки быстро приучались перепрыгивать в другую часть ящика, спасаясь от неприятного воздействия, но если на первом этапе эксперимента собакам не давали возможности избежать удара, то на следующем они даже не пытались перепрыгнуть перегородку, хотя могли. Выученную беспомощность считают наглядной моделью депрессии[342], однако, возможно, поведение этих собак, как и крыс, замирающих в воде, лишь кажется неблагоразумным. Конечно, в дикой природе никто никого током не бьет, зато там всегда найдутся другие собаки, готовые попортить шкуру не усвоившим с первого раза, кто тут главный.
Когда еще бывает полезно уныние
О преследовании недостижимой цели я писал в своей статье 2000 года «Является ли депрессия адаптацией?»[343]. Сейчас, оглядываясь
