Я сидел у него дома в большой и чистой горнице с гераньками на подоконниках. Семен Семенович, седой и сухонький, то присаживался к столу, покрытому гарусной скатертью, то прытко вставал, чтобы достать и показать мне фотографию или какой-нибудь документ.
— Механизация! — с удовольствием повторил он, но в интонации я уловил и что-то, похожее на сожаление: видно, все же горько было старику, что эта самая механизация не побаловала его смолоду. — Дак ведь, надо сказать, у всякого времени свои радости. Сейчас механизация — радость. А, помню я, в двадцать третьем году, после войн и разрухи, осенью задули мы в первый раз нашу домнушку. Сколько лет холодная, порушенная стояла, а тут — первая плавка. Вот оно радости-то было! И без механизации. Главное: своими руками свой, народный завод пускали, советский. И тут же другая радость была: всем, значит, участникам плавки выдали по пуду сеянки да по два фунта сахара. Богатство. А?..
В то время его уже подпирал сын Александр, тоже ставший доменщиком. Когда в 1929 году Пятый съезд Советов утвердил первый пятилетний план и взбудоражил страну небывалый лозунг: «Пятилетку — в четыре года!» — социалистическое соревнование развернулось и среди тагильчан. Семен Семенович работал мастером второй домны, а Александр Семенович — первой. И сын вызвал на соревнование отца.
— Не знаю, считал он мои годы ай нет, а вызвал, — с довольной усмешкой вспоминал старик. — Ничего, хорошо соревновались. Только, знаешь, одолел он меня.
Верно, коллектив младшего Дружинина оказался впереди: 118 процентов нормы. Старший отстал на пять процентов.
Ему приятно было вспоминать об этом. Приятно, что он в соревновании с молодыми не ударил в грязь лицом, приятно, что сын оказался таким умелым и прытким, приятно, что род дружининский в славе.
— Почетом нас не обошли. Мы с сыном — люди принятые. В горкоме ли, у директора — всюду руку пожмут, про здоровье спросят и заботу оказывают. Дров прислать или что, на курорт отправить — отказа не бывает.
Семен Семенович, когда мы познакомились, уже получал, конечно, пенсию, и не простую — персональную, но трудиться на заводе продолжал: «Дома хуже кости ломит». Естественно, работу ему дали полегче — сторожем, именовали вахтером. На завод приходил он задолго до своей смены и, конечно, обязательно заглядывал в цех. У печей командовал сын. Отец со своими советами не лез — так, постоит, посмотрит на родные печи, подышит жарким горьковатым воздухом и идет на свою стариковскую вахту — работать, вспоминать.
Любовно показывал он мне свой орден Трудового Красного Знамени, именные часы от незабываемого Орджоникидзе, многочисленные Почетные грамоты, даже от американских рабочих, — все это бережно хранилось у старика, все волновало его и радовало безмерно. Он больше не вспоминал о тягостных кабальных днях дореволюционной поры и несколько раз повторял одну и ту же горделивую, видимо, выношенную в сердце фразу:
— Принятые мы люди, одним словом, принятые…
Другой из старой гвардии, несколько иного склада, был мастер прокатного цеха Терентий Зотеевич Лапин. Он провел у прокатных клетей более полувека, начинал в 1897 году. Обращало на себя внимание его лицо — словно литое из меди, загорелое, твердое, неподвижное. И широкие усы сковывали губы — улыбки не дождешься. Взгляд был внимательный, настороженный: старик плохо слышал. Грохот валков и сутунки «забил» уши. Говорил он не торопясь, выбирая слова нужные, наиболее точные.
— Дикая у нас была работа, крутая. А бестолковая. Машины вода крутила. От бога зависели. Нынче дождя не просим. Электричество. Даем за смену железа целый состав! А тогда для такого неделю надо было пот лить. Все изменилось. Если бы вырыть из могилы старого прокатчика, глазам бы своим человек не поверил.
О прошлом Терентий Зотеевич рассказывал очень скупо, о современности — с большой охотой. Говорил о своих дочерях-инженерах, об учениках-вальцовщиках.
— Молодежь теперь отменно против прежней отличается. Очень развитая.
Они все, все эти старики, говорили о молодежи охотно и с удовлетворением.
— Очень хорошо пацаны дело правят, — говорил Семен Семенович Дружинин. — Нашей они закалки. Из одного с нами теста. А вот закваска у них другая — подобротнее.
А Василий Михеевич Бушин, работавший на заводе с 1908 года и прошедший путь от монтера до начальника электроремонтного цеха, в одной из наших бесед обронил как-то невзначай:
— На молодежь-то вся наша надежда…
И понятно было, почему так пристально присматриваются эти старики к молодым ребятам, почему не только присматриваются, но и вмешиваются в их дела — по-хозяйски, по-дедовски.
У этих людей жизнь была разделена на две половины: до Октябрьской революции и — после. И тут, и там труд. Но в первой половине тьма унижения, несправедливость, а во второй — свет, радость хозяйствования и творчества, заслуженный почет. Они не по учебникам, не по книгам знали, что дала рабочему Советская власть, и потому хотели всемерного укрепления ее во всем: от порядков на производстве до семейного уклада, от улучшения работы мартенов до пуговиц на шинели ученика ремесленного училища. Гордясь, и по праву, своей честно прожитой жизнью, трудом, безраздельно отданным заводу, они хотели, чтобы также честно, но красивей и полнокровней прожили свою жизнь их внуки. Они хотели, чтобы хлопцы еще больше, еще сердечней ценили то, что дано им Советской властью, что завоевано вот этими натруженными стариковскими руками. Той, старой, проклятой жизни ребята не видели. А людям, познавшим ночь, легче оценить радости дня, и старики рассказывали молодым о прошлом.
На заводе, примерно за год до наших встреч, был создан совет старейших рабочих. В него вошли: Семен Семенович Дружинин, Терентий Зотеевич Лапин, Василий Михеевич Бушин, литейщик Петр Николаевич Грачев (о нем я специально расскажу ниже), обер-мастер домен Семен Иванович Терентьев, Владимир Никитович Криворучкин и другие — всего пятнадцать человек. Председателем избрали В. М. Бушина.
Я присутствовал на одном из «выездных» заседаний совета старейшин, как именовали его на заводе.
Только что отстроили и «запустили» заводской Дом молодежи. Массивное светлое здание высилось рядом с заводом, у подножия горы Высокой. Это было общежитие для молодых рабочих.
Старейшины решили познакомиться с ним. Сопровождал их заместитель директора завода по быту, сам бывший рабочий, отдавший заводу четыре десятка лет жизни, Александр Степанович Долженков. Он водил товарищей по зданию и пояснял:
— Здесь, как видите, парикмахерская. Там вон — магазин. Тут, обратите внимание, столовая. Есть буфет… Впрочем, сначала спустимся вниз. Пройдем, так сказать, путь рабочего, который приходит сюда, домой, с завода… Вот мы попадем в раздевалку. Здесь, вы видите, рабочая спецодежда. Каждый, как приходит, снимает ее и оставляет на закрепленном за ним месте. Рядом — камера хранения чемоданов и другого прочего. Идем дальше… Вот душевая, а тут прачечная.
— А горячая-то вода бывает? — хитренько сощурился Бушин.
Долженков даже обиделся:
— А ты как, Василий Михеевич, думаешь? Иди пощупай.
— Пощупаем, обязательно пощупаем.
Они все осматривали с пристрастием, с придирками, но все оказывалось сделанным добротно.
— Н-да, — вздохнул 72-летний Григорий Терентьевич Бурдаков, — а мы-то… Эх! Вот я вам расскажу…
— Ты погоди, Терентьевич, не нам рассказывай. Вот к молодым придем — им поведай.
Долженков повел их на второй этаж, на третий. На каждом этаже были комната отдыха и красный уголок, всюду красовались ковровые дорожки. Старики заходили в жилые комнаты: шелковые занавески, коврики, цветы.
Я должен напомнить, что все это происходило в 1948 году. Сейчас, конечно, есть заводские рабочие общежития намного лучше, комфортабельнее, приятнее.
А тогда — лишь три года назад закончилась страшная война, никто еще не забыл барачную скученность и одежное рванье, холод и голод. И не только старикам, а всем нам, и молодым рабочим в том числе, общежитие это, торжественно названное Домом молодежи, казалось чуть ли не сказочными хоромами.
А Долженков подливал приятного:
— Через несколько дней выдадим всем пижамы. Уже заготовлены.
— Александр Степанович, ты нам скажи, сколько же комнат жилых в этом доме?
— Шестьдесят.
— А жителей на них?
— Двести двадцать.
— Это выходит… три-четыре человека на комнату, так, что ли?
— А ты, Александр Степанович, гардеробчиков-то им добавь. Один на комнату — мало.
Долженков еле успевал отвечать: такие беспокойные и придирчивые попались в тот вечер посетителя. Да что поделаешь, — «люди принятые», хозяева!..
В одном из красных уголков уже собралась молодежь — ждали дорогих гостей. Старики рассаживались за столом, накрытым скатертью. Поднялся Василий Михеевич Бушин.
