Эмма остановилась в дверях, увидев Алана, который, присев на край стола, отхлебывал из чашки горячий кофе.
— Доброе утро, — угрюмо приветствовал он ее.
— Вот так сюрприз, — ответила она.
— В самом деле? Это почему же?
— Я не знала, что ты так рано встаешь.
— Я поднимаюсь рано каждое утро. Ты просто не замечаешь. Хочешь кофе?
Эмма кивнула и вошла в комнату.
Алан налил кофе и подал ей чашку. Эмма села за стол. Достав из кармана очки, нацепила их на нос и с недоумением оглядела чистую поверхность стола.
— Я вижу, что книги исчезли, — заметила она.
— Верно, — подтвердил он.
Несмотря на всю свою решимость, она не могла оторвать глаз от его лица. За последние солнечные дни оно еще сильнее загорело. Теперь он стал похож на цыгана — смуглый, с вьющимися черными волосами.
— Ты знаешь, где они? — спросила Эмма.
— Я их убрал. — Сунув руку в карман, он достал ключ. — Запер в надежном месте на некоторое время.
— Но зачем?
— Чтобы ты проводила больше времени с семьей.
Нахмурившись, Эмма изо всех сил попыталась не обращать внимания на то огромное удовольствие, которое она испытала, обнаружив себя центром внимания своего мужа.
— Вы намекаете, сэр, что я провожу недостаточно времени со своей семьей?
— Вот именно.
— Это звучит смешно.
— Неужели? Когда ты последний раз со мной, Хью и Беном слушала чтение моей матери? Чаще всего по вечерам ты обедаешь здесь.
— Ты преувеличиваешь. Я обедала с вами не далее как… — Она закусила губу.
— В воскресенье, — подсказал Алан. — Пять дней назад. Может быть, ты избегаешь меня?
— Не говори ерунды. У меня нет причин избегать тебя.
— В самом деле? А вот я мог бы назвать несколько. Те же причины, по которым наши разговоры строго ограничиваются делами. Ты все время стараешься уклониться от любой возможности нашего… сближения.
— Глупости. Теперь дай мне, пожалуйста, ключ.
— У тебя очки запотели, милая.
Когда Эмма потянулась за кофе, он накрыл ее руку своей. Она сдавленно охнула и отдернула руку, спрятав ее на коленях.
— Чего, черт побери, ты боишься, Эмма? Я дал тебе время. И, видит Бог, выполнил все условия твоего отца. В чем дело?
Она вскочила со стула и обошла стол. Алан встал перед ней, загораживая дорогу.
— На этот раз ты не сбежишь от меня, дорогая. Ты не закроешься в этой комнате и не уткнешься в эти проклятые книги. Мне понравилось играть в Черного рыцаря. Я помирился с матерью. Я даже привык к бесконечным поискам кота Дорис. Но я еще не завоевал тебя. Я хочу попробовать.
— Это очень мило с твоей стороны, но, боюсь, сегодня я слишком занята, — сказала она и попыталась проскочить мимо него.
— Э нет, милая, не выйдет.
В следующую секунду она взвизгнула. Алан перебросил ее, как куль с картошкой, через плечо.
— Что ты делаешь?! — закричала она.
— Провожу время со своей женой. Совершенно случайно Люк приготовил нам корзинку с едой, Джон оседлал лошадей, и мы с тобой отправляемся на прогулку.
— Но может, я не хочу этого.
— Мне плевать на то, чего ты хочешь или не хочешь. Я живу в этом чертовом доме с тобой уже пять месяцев, а мы не провели и часа наедине. Это, моя дорогая, надо исправить.
— Но…
— Замолчи, — бросил он и шлепнул ее по заду.
Они не выбирали какого-то определенного направления, а просто ехали не спеша, затем поскакали по скалистым холмам, давая возможность лошадям размяться.
Когда они спустились в долину, Алан спешился и снял с лошади удила, отпуская животное попастись, потом помог Эмме спуститься на землю и повторил процедуру с Ласточкой.
Расположившись на потемневшем от мха гранитном валуне, возвышающемся над лугом, Эмма и Алан отдали должное круассанам Люка, мясным пирогам, чеширскому сыру и вину. Правда, Эмме кусок в горло не лез. Сколько раз она мечтала о таком вот дне, но, когда он наконец пришел, поняла, что ужасно нервничает.
Вытянув перед собой свои длинные ноги, Алан остановил на Эмме взгляд.
— Расслабься, — сказал он. — Я не собираюсь на тебя набрасываться, хотя, должен признаться, эта мысль иногда приходит мне в голову.
Эмма промолчала.
— Я еще не выразил тебе благодарности за помощь с Шеридан-холлом и горнорудной компанией. Если причина твоей меланхолии кроется в чувстве недооцененности…
— Нет.
— Тогда почему ты так чертовски несчастна, Эмма?
— Я не несчастна. Шеридан-холл стал для меня настоящим домом.
— А как насчет меня? Кем стал для тебя я?
Она помолчала, лихорадочно подыскивая подходящий ответ.
— Другом, я думаю.
— Другом. Опиши мне свое понятие дружбы. Кто такой друг?
— Наперсник. Товарищ. Единомышленник.
— Наперсник? Ты никогда не открывалась мне, девочка, ни в чем.
— Ты конечно же ошибаешься.
— Ты никогда не говорила мне, какие чувства на самом деле испытываешь от разрыва со своей семьей. Или о том, что касается моей роли во всем этом. Ты злишься на меня? Я почти ничего не знаю о твоем прошлом. Даже не знаю истории с этой татуировкой.
Эмма почувствовала, что краснеет.
Он усмехнулся:
— Только не говори мне, что твой любовник был азиатом-татуировщиком.
— Нет. Но тот джентльмен был крайне настойчив. Он уверял, что у меня экзотическая красота, которую такое произведение искусства возвысит до немыслимых высот. — Вскинув бровь, она отвела взгляд и обвела глазами долину, позволяя ласковому ветру охладить жар смущения на ее щеках. — Это мое тело, — произнесла она задумчиво. — Какое право они имеют презирать меня за то, что я захотела сделать с ним нечто такое, что не нарушает законов и никому не делает плохо? Некоторые женщины размалевывают себя краской, пудрой и румянами. Я захотела иметь маленькое изображение розы на груди, потому что это позволяет мне чувствовать себя… особенной. Необычной. И… чувственной.
Эмма вновь взглянула на Алана. Взгляд его внезапно сделался напряженным.
— Мое признание не слишком шокирует вас, сэр? — с подчеркнутой язвительностью спросила она.
Он медленно покачал головой.
— А тебя не шокирует, если я скажу, что тоже нахожу эту татуировку крайне чувственной? — Губы его вызывающе скривились, и сердце Эммы дрогнуло.
Алан мягко рассмеялся, словно играл с ней. Она бы не удивилась, если б он дотронулся до нее в этот момент. Однако этого не случилось. Он растянулся на земле и поинтересовался:
— Какой ваш любимый цвет, миссис Шеридан? — Он посмотрел на ее платье. — Полагаю, коричневый.
— Голубой.
— Но у тебя нет ни одного голубого платья.
— А что мне даст голубое платье?
— Доставит удовольствие.
— Возможно. — Эмма подняла глаза на безоблачное небо. — Мне попалось однажды одно платье в маленьком парижском магазинчике. Очень красивое, светло-голубое, с кружевами цвета слоновой кости. Я представляла, как бы выглядела в нем, всякий раз, как мы приходили туда с Ритой на ее примерки. Однажды я даже надела его, оно сидело на мне безупречно. Единственный раз в жизни я действительно почувствовала себя красивой.
— Почему же ты не купила его? — спросил он мягко.
— Нужно было многое купить для Риты, да и отцу была нужна новая обувь. И потом, — она небрежно пожала плечами, испытывая одновременно радостное волнение и беспокойство от этой новой близости с Аланом, — не думаю, что голубое платье согрело бы меня зимой. Или принесло прохладу летом. Разве голубой цвет красивее, чем коричневый?
— Может, и нет. Однако шелк гораздо приятнее ощущается на коже, чем ситец. Впрочем, вернемся к разговору о дружбе. Я заметил, что ты не доверяешь мне своих тайн. Кроме того, ты избегаешь меня при каждой возможности. Разве друзей избегают?
— Мы же вместе сейчас.
— Но у тебя такой вид, словно в любой момент ты готова вскочить и удрать от меня, как перепуганный кролик. Стоит мне приблизиться к тебе, как ты вся настораживаешься. Как будто приближение мужа к жене — величайший из грехов. Объясни мне, как ты можешь считать мужчину подходящим для того, чтоб выйти за него, но неподходящим для того, чтобы спать с ним?
Она неловко заерзала на гранитном валуне и сделала вид, что любуется лошадьми.
— Ответь на мой вопрос, — настаивал Алан.
С большим трудом Эмме удалось сделать глубокий вдох.
— Просто наш брак был заключен строго по расчету… по крайней мере, так я думала.
— А иначе не вышла бы за меня?
— Я не собираюсь перебирать все эти «если». Это ни к чему не приведет. Что сделано, то сделано.
— Так какого дьявола ты боишься?
Эмма отложила в сторону недоеденный круассан и стряхнула крошки с колен. Боится? Да, у нее масса невысказанных страхов. К лицу хлынул жар, а тело напряглось. Ее сердце колотилось от сознания того, что Алан хочет ее сейчас так же сильно, как в тот вечер в бассейне. Это проявлялось в его напряженно застывшей позе и горящем взоре.
