Он тотчас закрыл за собой дверь и загородил ее своим долговязым тощим телом.
— Минутку, — сказал он. — Уделите мне одну минутку. Вы сердитесь на то, что вас закрыли на ключ.
Элизабет вложила во взгляд все презрение, на какое была способна.
— Это вы меня заперли.
— Нет, не я, — возразил господин Аньель, — уверяю вас, не я. Но это необходимо. Так для вас будет лучше, Элизабет.
— Меня не интересуют ваши объяснения. Я голодна, понимаете? Я хочу есть.
И она топнула ногой.
— Завтрак ждет вас, — ласково сказал он, — не угодно ли спуститься в столовую?
Видя такую покорность, Элизабет почувствовала желание дерзить.
— Хорошо, — заявила она, — но предупреждаю вас, что я скорей умру с голоду, чем еще раз сяду за стол с этой женщиной, матерью господина с таким смешным именем, которое не сходит с ваших уст.
— О-о! — ужаснулся он. Но тут же взял себя в руки и со вздохом сообщил: — Мать господина Эдма сегодня не будет завтракать с вами. Она уехала.
Глаза Элизабет вспыхнули радостью, и она чуть было не спросила, надолго ли уехала старуха, но передумала, опасаясь, что ответ омрачит ее радость.
В коридоре она пошла впереди господина Аньеля, громко стуча каблучками, чем приводила в отчаяние беднягу, который рекомендовал ей соблюдать полную тишину. Девушке казалось, что она одержала победу над матерью господина Эдма, и в это утро дом ее не пугал. Птицы на лестничной площадке выглядели смешными, а шаткая лестница при дневном свете утратила всю свою таинственность.
— Который час? — спросила она, цокая каблучками по плитам прихожей.
Господин Аньель смиренно ответил, что сейчас восемь часов. Он шагал за ней бесшумно, точно большая черная тень. Когда они вошли в большую комнату, украшенную геральдическими лилиями, Элизабет подбоченилась и посмотрела на длинный стол, конец которого был покрыт белой скатертью. Дымящийся кофейник распространял вкусный запах, рядом стояла большая чашка с цветочным узором и лежала небольшая буханка серого хлеба.
Девушка села и бросила в чашку несколько кусочков сахара, но тут заметила, что господин Аньель остался стоять.
— А вы? — спросила она, держа в руке кофейник.
Он поблагодарил ее за заботу, сообщил, что позавтракал в пять утра, и добавил, что в Фонфруаде он встает раньше всех.
— Всех! — повторила Элизабет, наливая себе кофе. — А кто это все? Тут никого не видно.
— Это моя кузина Бертранда, которую вы уже знаете, Бернар, тот самый, что не смог вчера выйти к обеду…
— Этих я знаю, — перебила она.
— Мадемуазель Эва и… господин Эдм.
Элизабет резко вздернула голову.
— Я не хочу больше слышать это имя, господин Аньель, понимаете? Вы в конце концов заставите меня бояться этого человека, которого я никогда не видела.
Он немного покраснел и ничего не ответил. Широкая полоса солнечного света создавала как бы завесу между ним и девушкой, так что он плохо видел ее, но все равно она представлялась ему удивительным существом, пришедшим из мира, который ему был неведом; и он молча стоял перед ней, глядя на нее с восхищением и одновременно с опаской. Вокруг него с жужжаньем вилась муха, но он не отгонял ее. В комнате было тепло, и стулья потрескивали в тишине, как будто, согреваясь, пробуждались от ночного оцепенения. Через несколько минут Элизабет положила на скатерть кусок хлеба, который собиралась отправить в рот.
— Господин Аньель, — сказала она вдруг, — не смотрите на меня, когда я ем. Это меня раздражает.
Он вздрогнул, потом нарочито набрежным движением погладил лацканы пиджака.
— Я задумался о том, дитя мое, — произнес он глухим низким голосом, заполнявшим всю комнату, — будете ли вы счастливы здесь, в Фонфруаде.
Она откусила хлеба и сердито пожала плечами.
Снова наступило молчание, а муха меж тем кружилась вокруг головы господина Аньеля, задевая волоски бороды. Продолжая жевать, Элизабет втянула голову в плечи и глянула на господина Аньеля своими большими черными глазами.
— Вы все раздумываете, это понятно, — сказала она. — А вот послушайте меня, господин Аньель. Сегодня утром я стояла у окна, и мой сосед, этот самый ваш господин Эдм, тоже раздумывал на свой лад, подсматривая за мной. Это очень неприятно.
Он поднял руку. Слова девушки нарушили его мечтания, и он проворчал:
— Господин Эдм? Не думаю. Он никогда не подходит к окну. Никогда.
Элизабет поставила чашку на стол.
— Я видела в глубине комнаты какого-то маленького человечка.
Господин Аньель как бы нечаянно стукнул кулаком по спинке стула.
— Господин Эдм — не маленький человечек, Элизабет.
— Однако, — спросила она, слегка уязвленная, — ведь это его огромные и смешные ботинки я видела вчера перед дверью?
Наверно, она задела чувствительную струнку в душе этого терпеливого и кроткого человека. Впервые со времени знакомства она увидела, как он нахмурился, затем тыльной стороной ладони отмахнулся от мухи и бородка его задрожала.
— Это вас не касается, — ответил он.
И не успела Элизабет оправиться от изумления, как осталась в столовой одна. Господин Аньель хлопнул дверью чуть громче обычного, потом открыл какую-то другую дверь. Эти звуки почти не нарушили царившую в доме великую тишину.
В представлении Элизабет тишина в этом доме была чем-то осязаемым. Мысленным взором она видела огромное помещение, что-то вроде собора с бесконечными переходами, где каждый звук прокатывается громом, отдаваясь в темных сводах, и теряется среди многочисленных колонн. Господин Аньель бродит без цели по дальним приделам, точно сомнамбула, но при этом остается уверенным в себе, ибо тишина — это его стихия.
Элизабет уже не чувствовала голода. Недовольная собой и господином Аньелем, отодвинула наполовину недопитую чашечку кофе и встала из-за стола. При дневном свете столовая казалась еще более безобразной, чем при электрическом, более зловещей. Наверное, уже много лет назад облупились цветастые обои между дверью и камином, а зеленоватое пятно в углу потолка, должно быть, расползалось с каждой неделей. Но никто здесь не обращает внимания на подобные вещи.
От досады Элизабет широко раскрыла глаза. Посмотрела через окно в сад, полого спускавшийся по склону, на который только что наползла тень от дома. Извилистые дорожки тянулись между черными газонами, над которыми тихо покачивались, точно бахрома мрачного занавеса, тяжелые лапы елей. Под вчерашним ливнем растения полегли, и местами сырая трава была примята, будто на ней ночью спали какие-то крупные животные.
Однако сад, при всей своей заурядности, не был лишен какого-то странного очарования; между деревьями, посаженными в беспорядке, так, чтобы они напоминали лес, взгляд терялся, как в лабиринте. Элизабет взялась за шпингалет, чтобы открыть окно, как вдруг чей-то мягкий и немного жеманный голос произнес за ее спиной:
— Советую вам не пытаться бежать этим путем. Я сама когда-то пробовала.
Элизабет обернулась и увидела молодую женщину в сером, которая смотрела на нее из-под наполовину опущенных ресниц с легкой улыбкой, чуть склонив голову к плечу. Судя по свежести лица, незнакомке было немногим более двадцати лет. Пышные светлые с рыжинкой волосы оживляли ее щеки и возвращали лицу миловидность, которой лишали его слишком тонкий и хитрый нос и узкий рот.
— Да, да, — продолжала она. — Сама когда-то пробовала. Мое имя есть Эва.
Она шагнула к Элизабет и протянула руку.
— А вы, — добавила Эва, вонзая в черные глаза Элизабет пристальный взгляд золотистых зрачков, — вы та самая Элизабет, которую мы ждем с Пасхи.
В ее резкости было что-то такое приветливое и дружеское, что Элизабет пожала протянутую ей руку и пробормотала несколько вежливых слов.
— Вчера вечером, — сказала Эва, не отвечая на ритуальные фразы, — вчера вечером я не смогла выйти к обеду. Так получилось, что я чуть не плакала от досады в своей комнате. Но я слышала вас играть на пианино.
Она взяла Элизабет за руку и повела к двери.
— Мы пойдем в библиотеку, и вы мне что-нибудь сыграете. Хорошо? Например, эту вещь Баха, которая напоминает чугунные узоры балконных перил. О, вы понимаете, что я хочу сказать. Сначала вот это, — она нарисовала пальцем в воздухе большую букву S, — а через некоторое время то же самое, но в обратную сторону. Вы можете смело пользоваться пианино, — сказала Эва, когда они вошли в библиотеку. — Оно мое. Впрочем, все, что здесь есть, — мое. А библиотека нравится мне больше всех остальных комнат.
Элизабет извинилась за то, что накануне помешала Эве наслаждаться покоем у камина, когда господин Аньель привел ее в библиотеку.
— О, это была не я, — возразила Эва. — Ох уж этот господин Аньель! — добавила она, пожав плечами и улыбнувшись. — Как это забавно! А что, старая овечка пыталась вас обнять? Нет? Удивительно!
