- Но ведь, так или иначе, рано или поздно Лужков и его команда уступят власть преемникам, и город начнет меняться?
- Мне кажется чрезвычайно наивным отождествлять весь этот процесс только с фигурой Лужкова и думать, что все новоделы растают в воздухе, как только он покинет кресло городского главы. Основания для этого процесса куда более глубокие - и, повторюсь, чисто экономические. Запущен процесс огромной силы, вся Москва превращена в стройплощадку.
- Но вы же сами в начале разговора сказали, что Москва - мегаполис? А мегаполис, как это видно на примере Токио или Торонто, всегда предполагает подчинение и перестройку под нужды транспорта и инфраструктуры. Или мы должны сохранять старый город за высокими стенами?
- Нет. Москва - не только мегаполис, но и памятникрусской культуры. Город-срез, в ко- тором сохранены несколько пластов истории архитектуры, парадоксально наложившихся один на другой - их нельзя трогать, их можно только охранять. И если мы сравняем весь этот культурный слой с землей и превратимся в еще один Токио или Торонто, мы потеряем возможность называть город Москвой.
* ВОИНСТВО *
Александр Храмчихин
Воевать по-новому
Вопрос о терроризме
Почему-то сентябрю очень «повезло» с крупнейшими терактами. Взрывы домов в Буйнакске (4 сентября), Москве (9 и 13 сентября) и Волгодонске (16 сентября) в 1999 г., события в США 11 сентября 2001 г., захват школы в Беслане 1-4 сентября 2004 г. В чем причина такой концентрации -понять сложно. Впрочем, сейчас ни один месяц терактами «не обижен».
Поэтому в последние годы «борьба с международным терроризмом» превратилась во всемирный фетиш. Между тем у понятия «терроризм» нет даже строгого определения. Точнее, имеется очень большое количество определений, что само по себе подчеркивает, что определения не существует. А главное - нет сколько-нибудь четкого понимания, что это такое вообще. Не только на уровне юридических определений, но даже на уровне здравого смысла.
«Всемирная мятежевойна», описанная Месснером полвека назад, в значительной степени вытеснила классическую войну. Регулярной армии и «законным» спецподразделениям гораздо чаще приходится воевать не против другой регулярной армии, а против иррегулярных формирований. Под такой тип войны попадают партизанские, национально-освободительные, сепаратистские, террористические войны. Юридической и моральной границы между этими понятиями, как правило, нет. Если же нет ни определения, ни даже интуитивного понимания, то совершенно непонятно, как вести борьбу с данным явлением. Попытка разобраться в сути дела подтверждает, что дать определение действительно практически невозможно.
Оставим сейчас в стороне чисто криминальные военизированные формирования. Наиболее мощными из них являются наркогруппировки, позиции которых очень сильны в некоторых странах Южной Америки, Южной и Юго-Восточной Азии. Они не преследуют политических целей и являются преступными с любой точки зрения. Терроризм же принято считать действием политическим.
Наибольшей легитимностью из всех типов иррегулярных формирований обладают, очевидно, партизанские формирования, ведущие войну против иностранных агрессоров. Однако, после окончания Второй мировой такие варианты в «чистом» виде крайне редки. Сегодня к ним можно отнести разве что борьбу против оккупации Ирака войсками США и их союзниками. При этом, в реальности, из тех, кто стреляет в американцев, пожалуй, меньше половины борются именно за свободу Ирака от иностранной оккупации, а не за «всемирный Халифат», внутри которого никаких ираков быть не может, либо за достижение абсолютной власти над ограниченной территорией, что лишь подрывает территориальную целостность Ирака.
Сходным случаем, на первый взгляд, представляется «национально-освободительное» движение, которое было всемирным фетишем в 50-е - 70-е годы. В первую очередь речь идет о «борьбе с колониализмом». Впрочем, сегодня данный вопрос рассматривается почти исключительно в историческом аспекте, поскольку процесс деколонизации в «третьем мире» завершен (насколько от этого полегчало народам освободившихся стран - отдельный вопрос). При этом, правда, «национально-освободительные движения» сохранились. «По совместительству» они же являются сепаратистскими движениями, направленными на отторжение от своей страны какой-либо ее части (как правило, заселенной этническим и/или религиозным меньшинством). Россия познакомилась с этим на примере Чечни. Эти случаи являются уже в высшей степени неоднозначными. Здесь возникает неразрешимое противоречие между «принципом нерушимости границ» и «правом наций на самоопределение». Оно, в частности, породило известный феномен «непризнанных государств», коих сегодня в мире насчитывается около 10, в т. ч. 4 - на постсоветском пространстве (Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье, Нагорный Карабах). В чем юридическая разница между сепаратистом и «национальным освободителем», сказать практически невозможно.
Наконец, еще один неоднозначный случай - борьба против иностранных войск, которые приглашены в страну ее законным правительством. Самыми яркими примерами являются сопротивление присутствию американских войск во Вьетнаме и советских в Афганистане. Степень легитимности сопротивления определить и здесь крайне сложно.
При этом надо отметить, что «мятежевойна» в подавляющем большинстве случаев отличается гораздо большей жестокостью обеих воюющих сторон, чем классическая война между двумя регулярными армиями. Иррегулярное формирование компенсирует жестокостью свою военную слабость, оказывая таким образом на противника психологическое давление. Регулярные силы отвечают жестокостью на жестокость, кроме того, таким способом они компенсируют свою неготовность к войне. Регулярная армия всегда не готова к противопартизанской войне, даже если имеет солидный опыт такой войны в прошлом. Ее все равно готовят только к классической войне. Российской армии в Чечне практически не помог афганский опыт, американской в Ираке - вьетнамский. Противопартизанская война продолжает восприниматься военными как «неправильная» с точки зрения военного искусства и нелегитимная юридически. Причем военные в глубине души не только действия партизан, но и свои действия часто считают не вполне легитимными, что вызывает серьезный психологический дискомфорт и становится причиной неадекватного поведения. Кроме того, обе стороны демонстрируют жестокость и в отношении мирного населения, стремясь заставить его не поддерживать противоположную сторону. В «мятежевойне» поддержка населения становится важнейшим (если не решающим) фактором, поэтому так важно выбить почву из-под ног противника.
А что же такое, все-таки, терроризм? Насильственные действия, направленные на достижение политических целей? Под такое определение подпадают любые действия любых вооруженных формирований, включая даже действия регулярных армий, ведущих справедливую оборонительную войну (они совершают насильственные действия с целью освобождения своей территории). Добавить к этому определению то, что террористические действия могут вести только негосударственные субъекты? Это практически ничего не изменит, поскольку под него подпадет все, что описано выше. Впрочем, здесь возникает дополнительная сложность - как разграничить государственные и негосударственные субъекты. Например, очень сложно определить субъектность партизанских формирований, оказывающих помощь своим регулярным армиям в тылу противника. Или армии вышеупомянутых непризнанных государств сами себя считают государственными субъектами и строятся, как правило, именно как регулярные армии, хотя практически всегда на первом этапе своего существования выступают в качестве иррегулярных формирований.
Кроме того, возникает принципиальный вопрос: может ли определение даваться не через целеполагание, а через субъектность? Или через метод, хотя с точки зрения здравого смысла напрашивается именно оно. Снос башен ВТЦ, «Норд-Ост» и Беслан, взрывы палестинских камикадзе в израильских автобусах однозначно трактуются как теракты. Это крайне жестокие насильственные действия, совершенные в отношении мирного населения. Они ни с какой точки зрения не могут считаться законными и допустимыми, даже как ответ на аналогичные действия противоположной стороны. Но, как уже говорилось, на практике почти все иррегулярные формирования, включая тех же «законных» партизан, действуют против мирного населения с той или иной степенью жестокости, без этого у них нет шансов на победу. Соответственно, рождаются новые вопросы: о допустимой степени насилия против мирного населения (равна она нулю или нет) и о легитимности действий иррегулярных формирований в целом. А здесь снова начинается бесконечный спор о разнице между «террористами» и «освободителями» и о том, имеют ли даже «законные» партизаны право на уничтожение гражданских лиц, сотрудничающих с оккупантами.
