Лайл жестом приказал Бейли удалиться. Она посмотрела на свою хозяйку, потом на него и сделала шаг в сторону.
— Бейли, в самом деле, — сказала Оливия, — поверить не могу, что ты позволяешь ему запугивать себя.
— Да, мисс, — ответила Бейли. — Простите, мисс. — С этими словами горничная ушла в соседнюю комнату, не закрыв до конца дверь.
Лайл подошел к двери и закрыл ее.
Потом он повернулся к Оливии. С самого начала окинув комнату беглым взглядом, он знал, что она сидит у камина. Теперь он понял, почему она не вскочила, чтобы броситься к двери и попытаться вытолкать его вон, или стукнуть кочергой, или ударить перочинным ножом в шею.
Закутавшись в халат, под которым, очевидно, находилось очередное кружевное белье, Оливия сидела с приподнятыми юбками, опустив ноги в большой таз с водой. Он вспомнил и устыдился. Бесполезно твердить себе, что она поранилась только лишь потому, что вела себя как дурочка. Ей было больно, а он наговорил ей ужасных слов.
Лайл пересек комнату и встал прямо перед ней, их разделял только таз с водой.
— Ты не должна меня ненавидеть, — сказал он.
Неточные слова. Он понял это еще до того, как она бросила на него разъяренный взгляд синих глаз. Оливия ничего не сказала и только перевела пылающий взгляд на свою ногу.
Казалось, что тишина пульсирует у него в голове и в сердце.
«Не злись на меня… не злись на меня… не злись на меня».
Лайл взглянул на ногу девушки, такую стройную, белую и хрупкую. Он знал, что должен сказать. Это слово засело где-то там, в его голове.
«Прости!..»
Одно-единственное слово. Но тяжесть в груди и какая-то не присущая ему заторможенность во всем теле помешали Лайлу произнести это слово, и Оливия первой нарушила молчание.
— Я тебя презираю, — сказала она тихим и дрожащим голосом. — Ты разбил мне сердце. Безжалостным образом.
— Разбил сердце? — уставился на нее Лайл.
— Да.
Он себя вел как скотина и говорил жестокие вещи, но… сердце?
— Да ладно, — опомнился Лайл. — Ты знаешь, что я ничего подобного не делал.
Еще одна убийственная вспышка синих глаз.
— Сравнить меня с твоими родителями, из всех людей — именно с ними! Когда ты знаешь, как часто я ссорилась с ними, защищая тебя, потому что тебя здесь не было, чтобы ты мог постоять за себя. И сказать, что ты сделал бы что угодно, лишь бы находиться п-подальше от м-меня…
Оливия отвела взгляд.
Все сказанное ею было правдой. Оливия его друг, но она была подобна самуму — внезапному сильному вихрю, который проносится над пустыней и поднимает песок, словно огромную приливную волну, заставляя все живое искать укрытия. Он срывает шатры и разбрасывает пожитки, швыряя людей и животных, словно игрушки. Это явление, прекрасное и драматичное, редко несет с собой смерть, но всегда оставляет после себя разрушения.
Оливия — самум человеческого рода, и Лайл не мог отрицать, что она была одной из причин его разъездов. Но теперь он скорее вырвет себе язык, чем снова скажет правду.
Он встал на колени, чтобы заглянуть ей в лицо.
— Ты ведь на самом деле не плачешь?
Оливия отвернула голову к камину. Свет пламени танцевал в ее волосах, зажигая медные искры в непослушных локонах.
Если бы она в самом деле была его сестрой, он мог бы погладить ее волосы. Если бы она была его возлюбленной… но они не смогут стать возлюбленными. Никогда. Он не сможет обесчестить ее и не сможет взять в жены самум. Такова простая и неоспоримая истина.
— С какой стати мне тратить слезы на бессердечного негодяя вроде тебя? — проговорила Оливия. — Разве я могу позволить себе быть задетой за живое дьявольской несправедливостью твоих слов?
Дьявольская несправедливость…
Драма. Это хорошо. Тяжесть у Лайла в груди стала ослабевать. Если Оливия пытается прибегнуть к обвинительной тактике, то прощение уже не за горами, хотя это и потребует некоторого времени и заставит выслушать ужасные словесные оскорбления, которые он полностью заслужил.
— В самом деле, зачем? — спросил Лайл. — Я никогда при тебе не стеснялся в выражениях и вряд ли стану. Но буду, если ты этого хочешь. У меня было достаточно практики. Но должен тебе сказать, что это будет угнетать мое настроение даже больше, чем адский климат Шотландии, мои постоянно конфликтующие родители и их проклятый замок. Если нам предстоит находиться вместе бог знает сколько времени, в этой глуши, с двумя выжившими из ума старухами, и я не смогу откровенно говорить с тобой…
— И не пытайся! — отрезала Оливия. — Не нужно притворяться, что я твоя наперсница, после того как ты сделал все возможное, чтобы уверить меня, что я таковой не являюсь. Если твое представление об откровенном разговоре означает оскорбление меня таким жалким способом…
— Жалким?! — Блестяще. И справедливо.
— Я не собака, которой можно дать пинка, когда ты не в духе, — продолжала Оливия.
— Ты могла бы дать мне пинка в ответ, — сказал Лайл. — Обычно ты так и делаешь.
— Я бы с удовольствием, но, как видишь, я на время выведена из строя.
Лайл посмотрел на ее обнаженную ногу в воде. Он помнил ощущение этой босой ступни на своей ноге. Ящик Пандоры. Он мысленно захлопнул крышку.
— Очень болит?
— Нет, — ответила Оливия. — Я просто подвернула щиколотку. Но Бейли вообразила, что она опухает, и заставила меня опустить ногу в теплую воду. Я должна делать, как она говорит, иначе она от меня уйдет, а если она меня оставит, ты же знаешь, я пропаду.
— Она тебя не оставит, — возразил Лайл. — И я тоже, до тех пор пока это дурацкое дело не будет завершено. Ты меня втянула в него и теперь должна мириться с последствиями. Нравится или не нравится, а придется мириться, Оливия. Ты сама на себя это накликала.
Лайл сказал себе, что настал самый удобный момент для прощания. Уйти сейчас — самый разумный поступок. Его более или менее простили, и ему больше не хочется умирать.
…Но ее нога…
Бейли считает, что она опухает.
Плохой знак. Ему было известно многое о таких вещах. От Дафны Карсингтон он узнал, как лечить распространенные болезни и раны прислуги и матросов.
Возможно, Оливия не просто подвернула ногу. Она могла ее вывихнуть или сломать одну из множества мелких косточек.
Лайл опустился на колени перед тазом. Он решил не замечать нижнего белья, озаренных огнем локонов и всего прочего женского антуража, сосредоточив все внимание на правой ноге Оливии, словно она существовала отдельно.
— Мне она не кажется опухшей, — заявил он. — Но трудно сказать наверняка, пока нога под водой.
Он осторожно вынул ногу из таза и услышал, как судорожно вздохнула Оливия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
