Что касается политики, которую проводила Анна Иоанновна, то стоит напомнить про договор с Данией в 1732 году (то есть практически сразу после воцарения), в котором Россия соглашалась с владением датчанами Голштинией. В декабре 1734 года между Россией и Англией был заключен торговый договор, что косвенно доказывало отсутствие у русских желания оспаривать первенство Британии на море. Россия начинала придерживаться проанглийской ориентации, что автоматически означало ориентацию антифранцузскую. И не только это – политика России становилась не самостоятельной, а некой производной от политики мировой. Терялась инициатива, а «дружба» сильных мира сего стоит очень мало. К примеру, в 1734 году Дания и Швеция заключили на 15 лет союз с целью сохранения территориального status quo, то есть Швеция гарантировала Дании владение Шлезвигом и снимала с повестки дня свои претензии.[292] Усилиями британской дипломатии были разорваны все нити тонкой паутины, которую ткал вокруг Голштинии Великий Петр. Швеция вновь становилась противником России, который мог в любой удобный для себя момент попытаться вернуть утерянное в Северной войне.
17 октября 1740 года императрица Анна Иоанновна скончалась, оставив престол сыну своей племянницы, которому было два месяца и пять дней от роду. Опекуном сначала был назначен любовник Анны Иоанновны герцог Бирон, но Анна Леопольдовна с помощью фельдмаршала Миниха провела «мини-переворот», сослав Бирона, и стала опекуном при собственном сыне-императоре. Это случилось 8 ноября 1740 года. А какова была ориентация правительства младенца Иоанна Антоновича? Судите сами. 3 апреля 1741 года сроком на 20 лет был заключен первый в истории русско-английский военный союз. После чего Россия вплотную приблизилась к очередному государственному перевороту. Внешние силы готовились активно повлиять на русскую власть в своих интересах и «подкорректировать» внешнеполитический курс империи. Почва для государственных переворотов была и внутри России – дочь Петра Великого не на троне, который «оккупировали» непонятно откуда взявшиеся «немцы».[293] Но, разумеется, вовсе не забота о «русскости» русского трона двигала теми, кто организовывал очередную смену власти в Петербурге.Проанглийская ориентация России не устраивала Францию, которая продолжала активно оспаривать право первенства у Британии. Раз русская власть ориентируется на Лондон, нужно поменять ее на власть, которая будет ориентироваться на Париж. В декабре 1739 года в Петербург прибывает новый французский посол Иоахим Жан Тротти маркиз де ла Шетарди. Именно он начинает активную работу по подготовке переворота. Второй «помощник», желающий сместить правительство Анны Леопольдовны, – это шведский посланник Эрик Матиас Нолькен.[294] Желания шведов понятны и прагматичны – воспользовавшись чехардой в высших эшелонах власти и вызванной этим смутой, попытаться отыграть назад все, что забрал у Швеции Петр Великий.[295] Цинизм ситуации в том, что разрушить дело отца предложили его дочери. Но господа дипломаты недооценили степень силы и крепости петровской крови, которая текла в жилах русской царевны. Швед и француз предложили Елизавете Петровне следующий план: они дают ей деньги на переворот, причем б'ольшую сумму – Швеция. Чтобы получить деньги, она должна написать обращение к шведскому королю с просьбой помочь ей взять власть, пообещав в ответ вернуть шведам Прибалтику. При этом, чтобы создать внутрироссийский кризис, помогая перевороту, Швеция должна была начать войну против России.[296] Во время войны и планировалось произвести переворот. Французский посол готов был дать деньги, но только после письменного обязательства Елизаветы. Она же просила сначала дать ей деньги и соглашалась принять военную помощь Швеции. Но никаких бумаг цесаревна так и не подписала. Уж как это ей удалось – тайна за семью печатями. Пришлось заговорщикам положиться на ее слово. А поскольку Елизавета была этакой веселушкой, склонной к балам и развлечениям, дипломаты решили, что уж она-то потом точно станет марионеткой в их руках.
В июле 1741 года Швеция начала войну против России в Финляндии, указав в приложении к королевскому манифесту об объявлении войны в качестве одной из ее причин «устранение царевны Елизаветы и герцога Голштинского [сына Анны Петровны. – Н. С.] от русского престола и власть, которую иностранцы захватили над русской нацией».[297] Как мы видим, ничего, кроме желания «блага» русскому народу, шведами, разумеется, не движет. Только от желания восстановить законных правителей Швеция начинает войну. Через 200 лет после этого Гитлер вторгнется в нашу страну, воюя исключительно с «незаконным сталинским режимом», а вовсе не желая завоевать Россию и получить доступ к ее богатствам. Верить в такие разговоры и заявления – себя не уважать…
Однако русская армия имела свои планы на ближайшее будущее. Генерал-фельдмаршал Ласси вообще переносит боевые действия на территорию шведской части Финляндии.[298] 23 августа 1741 года Швеция потерпела сокрушительное поражение под Вильманстрандом. Фамилия командира шведского отряда, который попал в плен, наверняка знакома любителям русской истории – Врангель.
Далее события развивались следующим образом. 24 ноября 1741 года русское правительство, чувствовавшее опасность, издало приказ об отправке гвардейских полков на фронт. Анна Леопольдовна хотела тем обезопасить себя, а вместо этого только подтолкнула заговорщиков. Как внутренних – Елизавету (уйдут полки, с кем делать переворот?), так и внешних (последняя надежда Швеции – не ее армия, а воцарение Елизаветы!). В ночь на 26 ноября 1741 года Елизавета становится императрицей. В Стокгольме ждут мирных предложений России или, говоря языком сегодняшних полузащитников прав человека, – «возврата демократической Швеции территорий, оккупированных кровавым петровским режимом». Основания для надежд и радости у шведов имеются – русские предложили заключить перемирие до марта.[299] Однако реальность начала постепенно отличаться от пожеланий шведского, да и французского двора.
Елизавета воцарилась, шло время, но свои словесные «векселя» она оплачивать не спешила. Тогда Париж попытался подтолкнуть Турцию к новой войне с Россией, обеспокоенные шведы стали готовиться к продолжению военных действий.[300]
Портрет императрицы Елизаветы Петровны. К. Ванлоо
В ответ на прямое давление французского посла Шетарди императрица Елизавета на голубом глазу ответила, что она «употребила бы все средства, указанные ей французским королем, для выражения своей благодарности шведам, если бы только дело не касалось уступок, противных ее славе и чести. Пусть сам король будет судьей: что скажет народ, увидев, что иностранная принцесса, мало заботившаяся о пользе России и ставшая случайно правительницей, предпочла, однако, войну постыдным уступкам хоть чего-нибудь. Тем более дочь Петра I не может для прекращения той же самой войны согласиться на условия, противоречащие благу России, славе ее отца и всему, что было куплено ценой крови его и ее подданных».[301]
Если коротко – не может патриот России быть меньшим защитником России, чем непатриот. Точно такой же аргумент использовал в переговорах с нашими партнерами… Сталин почти через 200 лет после Елизаветы. Когда речь шла о послевоенных границах между Польшей и СССР, на переговорах с англичанами Сталин настаивал, чтобы граница проходила по так называемой «линии Керзона».[302] Англичане первоначально требовали восстановления границы по состоянию на 1 сентября 1939 года, то есть СССР должен был вернуть Западную Белоруссию и Западную Украину полякам.«Линия Керзона» отдавала эту территорию нам.
«Сталин, в свою очередь, изложил позицию Советского правительства по этому вопросу.
– Речь идет о том, – сказал он, – что украинские земли должны отойти к Украине, а белорусские – к Белоруссии. Иными словами, между нами и Польшей должна существовать граница 1939 года, установленная Конституцией нашей страны. Советское правительство стоит на точке зрения этой границы и считает это правильным. Молотов пояснил, что обычно эту границу называют линией Керзона».[303]
В разговоре с англичанами Сталин употребил практически тот же аргумент, что и хитрая «дщерь Петра»: «Что же вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо?.. Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо».[304]
