В коридоре театра бунраку стояли три наших молодых сэнсэя, включая дамского любимчика Хиротани, и раздавали студентам билеты. Впервые в жизни я увидела всю эту компанию без костюмов, галстуков и официальных лиц — в джинсах, футболках, кто-то даже в красных кроссовках. И вдруг стало понятно, что они совсем мальчишки. Наверняка младше меня. Удивительное открытие.
Пьеса, на которую мы ходили, называлась «Масляный ад». Старинная история про убийство хозяйки масляной лавки. Убийца и жертва долго борются на скользком от разлитого масла полу магазина. Жизнь и смерть кукол до ужаса напоминают человеческую…
Сэнсэй-архитектор Сакураи прислал мне имейл по-английски о том, что мне не мешало бы приехать к нему в университет Кинки — надо дооформить какие-то документы для офиса. Время для этого было не слишком удачное — назавтра мы собиралась на вечерние огни в Нару, а через два дня выезжали в Исэ. Я вежливо написала ему, что неплохо бы мне подъехать в четверг, если ему, конечно, удобно. (На самом деле — это и был единственный для меня возможный день). Поскольку дело было довольно тонкое, для уверенности в достаточной вежливости ответа я вызвала к компьютеру Эку — большого специалиста в официальном английском. Эка вполне одобрила послание, но заметила, что ей необходимо взглянуть на изначальное письмо сэнсэя. (Эка вообще ужасно тщательная.) Я покопалась в файлах и выдала ей послание.
— ЭТО ОНО И ЕСТЬ? — осведомилась Эка.
— Да, а что? Оно и есть! — письмо было очень официальное и вежливое, ничего необычного, если, конечно, не обращать внимания на шрифт — кегль размером, наверное, 70–80 (с полпальца высотой) и небесно-голубого цвета…
Эка облегченно вздохнула и поставила диагноз:
— В ответе можешь писать все что угодно!
В четверг все-таки пришлось отправиться в Кинки, где мне вручили бумаженцию, в которую надо будет вписать рабочую программу. Был конец сессии, и в мастерской ошивалось человек семь студентов. Они галдели, толкались и радостно со мной знакомились. Некоторые личности заползали в дверь вроде как по делу, но цель их была довольна прозрачна — посмотреть на меня.
— Привет, я Галина!
— Да мы, это, хи-хи, уже знаем, знаем!
Ну и народец… Сакураи задумчиво попросил аспиранта Фуруи (любимый ученик, помните?) покопаться в тумбочке за планшетами. Фуруи долго лазил в пыли и наконец вытащил оттуда бутылку красного французского шампанского.
— Откуда она? — поинтересовалась я.
— Ай, да кто его знает… — махнул рукой сэнсэй. — Подарил кто-то когда-то. Выпьем его и вся проблема…
Шампанское было хорошее. Забава после него тоже нашлась специфическая — ящик старинной каменной черепицы, снятой с храма в городе Канадзава. (Богатство полезного аспиранта — Косиды, владельца автомобиля.) Я тут же влезла в ящик с ногами и стала там воодушевленно шуршать. (Может, кто-то из вас меня и поймет.) Видя мой неподдельный восторг, сэнсэй Сакураи лично влез на шкаф и стащил оттуда пыльный кусок темно-рыжей деревянной балки:
— Вот, смотри, балка эпохи Нара[42]. С одной реставрации стырил… Правда, супер?
— Ага, супер! — Я вцепляюсь в балку мертвой хваткой и начинаю ее восторженно обнюхивать.
— А ты, что ли, никогда ничего с реставраций не тырила?
— Я??? Тырила, конечно. Керамзит и черепицу…
Сакураи хохочет:
— О’кей, значит — наш человек! Косида сейчас подвезет нас к одному храму, я его реставрировал. Лет двадцать назад. Поглядим чайную комнату. Она ничего, хоть и мелкая. Осторожно, смотри, этим кирпичом мы обычно подпираем дверь…
Да, все архитектурные кубла в мире одинаковы.
Храм оказывается маленьким как игрушка. «Ностальгия, — задумчиво говорит мне Сакураи. — Смотри сюда — если видишь перед входом занавеску и коврик на полу, значит, храм предназначен для осмотра сидя. Если этого нет — тогда, значит, надо остаться стоять. Это — сидячий храм. Садись давай, от этого же сразу впечатление меняется!»
На потолке я с удивлением замечаю братца огромного дракона из киотского храма Мёсиндзи — того самого, помните, который, как ни пойдешь, все на тебя смотрит. Этот не очень смотрит — низковато ему.
— А что, эти драконы такие типичные?
— Да, для храмов дзен они довольно обычная вещь.
Ну вот, а я-то думала, что такой дракон один в целом свете!
В саду Сакураи показывает мне изнанку крыши чайной комнаты, подшитую тонкими бамбуковыми стволами:
— Смотри, так редко делают.
— А сколько бамбук может прослужить?
— Лет сто… Но только тонкий, у толстого широкие поры, и он быстро гниет.
Вот уж никогда бы не подумала! Сакураи пинает основание домика:
— Гляди, сюда кладут доски от корпусов старых кораблей.
— Ух ты, а зачем???
— Ну… От этого, знаешь, такой особенный привкус у здания появляется… Что вы вообще тут с Косидой торчите? Лезьте внутрь, когда еще вас в храмовую чайную комнату пустят!
Два раза упрашивать нас не приходиться — мы шмыгаем в узкий коридор между обтянутых желтоватой бумагой стеночек и деловито шуршим внутри. По дороге всегда мрачный и молчаливый Косида вдруг дергает меня за рукав и сообщает: «Ты это, слушай его больше, он у нас с приветом! Доски корабельные в основания чайных комнат кладут потому, что они крепкие от десятилетий в соленой воде…» В чайной комнате хорошо. Только тесно, иногда просто хочется встать на четвереньки.
В таком виде наконец наболтавшийся с толстым монахом сэнсэй Сакураи и застает нас с Косидой: мы ползаем по комнате на четвереньках, высовываемся в окошки и двери и радостно орем друг другу: «Ку-ку!»
Уж не знаю, что он там про нас подумал, но только после этого случая к висящей в мастерской у Сакураи над столом фотке троих его детей прибавилась миленькая фотография нас с Косидой под пагодой. Очевидно, нас занесли в соответствующий семейный разряд и на этом закрыли дело. Ну и ладно!
А лето наконец-то вступает в свои права: начинается сезон цикад. Цикады тут называются «сэми». Это не просто милые поющие существа, как думают те, кто никогда их не видел. Нет, цикада — здоровенный (размером со спичечный коробок), гадкий, жесткий летучий бомбовоз, по форме похожий на гигантского слепня. Их много разных видов, и орут они что надо — все по-разному и в разное время дня. Одни с утра, другие ближе к полудню. Третьи вечером или ночью. Причем и там у них все поделено. Одни, например, орут с шести до девяти вечера, другие с девяти до одиннадцати.
И так далее. Голос у цикад, как циркулярная пила. Невозможно даже поверить, что это вообще голос. А еще они быстро дохнут — век «сэми» короток. И по всем тропинкам валяются здоровенные дохлые цикады. Перед издыханием они летают и кружат как безумные, вцепляются в волосы, орут благим матом и бьются о стены комнат. В таких случаях мы зовем Манаса — он расправляется с ними путем сшибания на лету полотенцем и последующего выкидывания с балкона.
