Много же перемен произошло в Поллене — появились душевнобольные, произошли всякие несчастья. В чужом месте Эдеварт и внимания бы на это не обратил, но здесь был его родной дом, и во времена его детства такого здесь не бывало, он не узнавал Поллена. Однако куда хуже было то, что полленцы, кажется, вознамерились напомнить ему, что значит жить дома. Он вернулся в Поллен умудрённым жизнью человеком, побывал в Бергене и всякое такое, вернулся на шхуне, груженной рыбой, вернулся с работой для всех, он вернулся сильным... а встретил только упрямство, сопротивление и неблагодарность, люди хотели работать на своих условиях, а не на его, они без конца ныли и жаловались. Как было понять, что у них на уме? Ане Мария, жившая в соседней усадьбе, совала свой нос в его дела, ему следовало выгнать её с работы, это было в его власти. Дайте только срок, в тот день, когда рыбу высушат и погрузят на шхуну, он покинет это место. А если будет штиль? Ну и что? Он и часа не станет ждать здесь ветра, в открытом море всегда есть ветер, он за любые деньги наймёт буксир, чтобы его вывели на фарватер, там-то уж ветер будет наверняка.
Рагна крикнула со шхуны, что обед готов, и Эдеварт махнул ей в ответ. Он не торопился, не поспешил на шхуну, нисколько, как-никак, а он шкипер, приедет, когда ему будет удобно. Одно то, что ему покричали: обед готов, уже было не по правилам; он придёт, когда часы покажут время, его дорогие карманные часы. Что они себе думают, эти люди!
Когда он наконец собрался плыть на шхуну, ему опять попалась на глаза Ане Мария. Только не давай ей спиртного, сказала она, это опасно.
Он рассердился: Не лезь ко мне со своим вздором!
Тише-тише, я только хотела предупредить тебя.
Ещё бы, ведь ты столько раз рожала, всё знаешь!
Нет, сказала она, бросив на него многозначительный взгляд, не рожала... и не собираюсь.
Что это, намек, приглашение? Хочет сказать, что с ней это безопасно? Голос Ане Марии звучал спокойно, она больше не плакала, но держалась вызывающе. Во всяком случае, он смутился. Я не собираюсь ни угощать её спиртным, ни приставать к ней, сказал Эдеварт.
Раздражённый, он поднялся на шхуну. Рагна приготовила хороший обед, но нынче угодить на него было трудно; оказалось, что вчера в лавке она купила себе новую одежду, на ней была городская рубаха с вышивкой по вороту. Куда же делась та рубаха с роговой пуговкой? Но разве Рагна была не вправе покупать себе что хочет на свои десять далеров?
А ты сама будешь есть? — спросил он.
Нет... я уже поела в камбузе, тебя так долго не было.
Такое проявление неуважения и неблагодарности ещё больше вывело его из себя. Пусть это его родное селение, пусть к нему никто не обращается на «вы», пусть все молодые люди были товарищами его детских игр, но теперь-то они не могли считаться ему ровней и должны были бы это помнить, думал он.
За обедом Эдеварт молчал и, соблюдая приличия, ел ножом и вилкой, как было принято за столом у Кноффа. На столе должна стоять вода, сказал он.
Я сейчас сбегаю! — сказала Рагна и убежала.
Эдеварт мог бы остановить её, ведь ему вовсе не хотелось пить, но он промолчал. Она вернулась и протянула ему цинковый ковш, который всегда висел на бочке с водой. Что ж, он взял у неё этот ковш, но не мог отказать себе в удовольствии ещё немного поучить её: встав, он достал из шкафа, висевшего на переборке, стакан, налил в него воды, а потом молча вернул ей ковш. Она решила, что ковш следует повесить обратно на бочку, и ушла. Да так и осталась на палубе.
Когда он поднялся на палубу, она робко спросила: Что ещё я должна сделать?
Прежде всего вымыть посуду, ответил он. А потом вымой и прибери мою каюту.
Рагна хотела спуститься вниз, но он остановил её: Чёрт бы побрал эту Ане Марию, вот вредная баба! Она что, уже совсем избавилась от своей дури?
Да, а что?
Она считает, что тебе не следовало варить на шхуне обед.
Вот как, горько заметила Рагна. Небось сама хотела бы это сделать?
Этого она не сказала, но...
Но подумала. Сам видишь, какая она стала, бросается на всех мужчин подряд. Я бы не решилась повторить тебе то, что Каролус, её муж, сказал о ней перед тем, как уехал.
Эдеварт вернулся на берег.
Когда Рагна к вечеру навела чистоту в каюте, она снова покричала, и Эдеварт велел мальчишке съездить за ней. Она отчиталась перед Эдевартом: Я вымыла каюту, вымыла трап и окна, а потом вынесла постель на палубу и выбила из неё пыль.
Хорошо, сказал он.
А ты её опробовала? — не удержавшись спросила Ане Мария.
Что опробовала?
Постель, ясное дело. Ты хоть полежала на ней?
Ну и дрянь же ты! — ответила Рагна.
Вспыхнула ссора. Эдеварт решительно потребовал, чтобы они замолчали, но Рагна и Ане Мария продолжали перебранку, не обращая на него никакого внимания, и много чего сообщили друг о друге; женщины возле штабелей рыбы перестали работать, они слушали и посмеивались, а дети за это короткое время узнали много нового. Ане Мария продолжала подзуживать Рагну, и добром это кончиться уже никак не могло. Разозлившись, Рагна выкрикнула то, что Каролус перед отъездом сказал о собственной жене: у неё вечно зудит между ногами, сказал он. Стоявшие вокруг женщины закивали: Каролус и в самом деле так сказал, они сами слышали! Однако, когда ссора улеглась, а Ане Мария всё ещё рыдала в три ручья, женщины одна за другой взяли её сторону, как-никак, а она пользовалась большим уважением, чем Рагна, никогда не скупилась и щедро насыпала им кофе, если они её просили.
Эдеварт не питал такого уважения к Ане Марии и чуть не сказал ей: Не приходи больше работать на скалы! О, ему очень хотелось произнести эти слова, но он не мог отказаться ни от одной пары рабочих рук и должен был думать только о том, как бы поскорей закончить дела в Поллене и покинуть его. Однако кое-что он всё же предпринял: после того дня ни Ане Мария, ни Рагна больше не поднимались на борт шхуны; он взял к себе коком парнишку, чтобы впредь обходиться без женской помощи. Всё обернулось к лучшему: парнишку звали Ездра, ему было лет двенадцать, он был смышленый и постепенно всему научился. Теперь этот малец мог есть вволю, что редко случалось дома, он отъелся и пополнел, а главное, перед мальчишками Ездра изображал адмирала и по-мужски сплевывал через поручни. Они спрашивали у него с берега, может ли он подняться на мачту, может ли повернуть флюгер? Нет, этого Ездра ещё не мог, к тому же на шхуне и не было флюгера; но Ездра украдкой упражнялся — оставаясь ночевать на борту, он босиком выходил на палубу и лез на мачту, парнишка был на диво упорный.
Некоторое время всё было спокойно, сушка шла хорошо, рыба обещала получиться белоснежной, высшего качества. Хватало и берёсты, чтобы накрывать штабеля, и денег для расчёта, ещё несколько денечков рыбу придётся открывать днём, а на ночь пригнетать большими камнями, ещё день-два, и, если повезёт с погодой, её уже можно будет грузить на шхуну.
Вернулся домой Йоаким со своей артелью. Нет, этим искателям удачи больше не удалось запереть сельдь, всё лето они простояли в Вестеролене, проедая свои запасы и тратя попусту время. Они не жалели об этом, потому как деньги у них ещё не перевелись, однако спеси всё же поубавилось. Тем не менее никто из них не захотел работать на Эдеварта, в том числе и Каролус. После его возвращения Ане Мария, не желая расставаться с мужем, тоже перестала ходить на скалы. Ни за что, ноги её там больше не будет, пока на скалах работает Рагна! — сказала она. К тому же Каролус был теперь староста, а это означало, что ему приходилось заниматься бумажными делами — письмами, счетами, да и решение разных вопросов тоже лежало на нём. Каролус терпеть не мог эту работу, разумеется, он собирал у себя членов местной управы, но так как в письме он был несилен, то наладил Йоакима помогать себе. Таким образом Эдеварт лишился многих рабочих рук, и в довершение всего Каролус не разрешал без него пользоваться его карбасом. Словом, куда ни кинь, всюду одни неприятности и неблагодарность. А рыбу следовало грузить на шхуну.
Тогда Эдеварт, недолго думая, взял Йоакимову дору22 и довольно быстро собрал команду из Теодора и подростков, укладчицами у него были Берет и Юсефине из Клейвы, а Ездра помогал им обеим и работал за двоих.
Ещё не хватало, чтобы Эдеварт не осмелился взять принадлежавшую его брату дору!
Однажды в полдень, когда работники отдыхали, устроившись со своим обедом, на скалах возник шум, послышались крики: Господи, это ещё что такое? Смотрите! Смотрите! Все глядели на залезшего на мачту Ездру. Мальчишка поднялся на опасную высоту; выпустив из рук последний канат, Ездра продолжал подниматься, цепляясь руками и ногами, всё выше и выше. Люди на берегу притихли, девочки от, страха закрыли лица руками. Там, наверху, Ездра сделал вид, будто повернул флюгер, и полез дальше; вот ненормальный, всыпать бы ему сейчас по первое число, смотрите, он уже может дотянуться до клотика. Только бы он благополучно спустился оттуда! Но Ездра на желает спускаться, он искушает судьбу, вот проклятый мальчишка, розги по нём плачут, и он их дождётся! Уж не решил ли он подняться на небеса? Только, ради Бога, не кричите, не произносите ни слова, предупреждают друг друга люди на скалах. Ездра, словно обезьянка, поднимается дюйм за дюймом по тонкой, прогибающейся под ним мачте; снизу кажется, будто он стоит в воздухе; кто-то внизу, не удержавшись, громко стонет. Ш-ш-ш, шикают на него сквозь зубы. Наконец Ездра достиг цели: он медленно наклоняется и ложится животом на клотик.
