Джонни думал тогда обиженно: даже если даже ты считаешь, что занимала это место раньше, а потому у тебя на него право, так подойди ты и скажи: извини, я тут раньше сидела. Ты не мог бы, пожалуйста, пересесть? Так зачем, сбросить проще. И он будет ползать на четвереньках, собирать свои вещи, а потом безмолвно пересядет. А всё почему? Бабка приучала его подчиняться и терпеть! В результате чего он рос «терпилой», подчинявшимся всем, кому не лень было им командовать. Когда ему надо было нагнуть эту суку раком, чтобы она сама ползала, собирала его вещи, раз посмела их сбросить. А стала бы сопротивляться — так дать ей по наглой роже, не пощёчину, а хорошо так по носу, чтобы юшка потекла. И пофиг, что у неё парень старше и здоровый. Пусть имеет дело с последствиями того, кого себе выбрал! И если что, врезать и ему, в случае чего кастетом или чем тяжёлым, но не мириться. А иначе, как жизнь показывает, будут вообще пинать тебя все желающие! Не за какие-то провинности, а просто в своё садистское удовольствие, или чтобы продемонстрировать свой долбаный статус за счёт тебя.
Однако, коль скоро Джонни уж так воспитала бабка и он не смел открыто возразить Долбянскому, он хотя бы безмолвно саботировал его выступление. Прячась за спиной у впереди сидящего одноклассника, Джонни читал учебник обществоведения. И думал о том, что при коммунизме, когда всё будет по справедливости, пусть вот такой бюрократ Долбянский служит полный рабочий день. А младший медицинский персонал, выполняющий всю чёрную работу, выгребая дерьмо за тяжелобольными, пусть будет занят всего два часа. Даже меньше, чем врачи, которые хотя бы могут получать моральное и познавательное удовлетворение от своей деятельности. Но меньше всех, по мнению Джонни, в том несбыточном светлом будущем, должны были бы работать те, кто постоянно имеет дело с покойниками. Просто когда Джонни, с его постоянной экзистенциальной тревогой (он постоянно собирался помирать, ещё начиная с ранней юности) примерял это на себя, ему становилось дурно. Каждое упоминание о смерти, даже незнакомых, совершенно посторонних людей, выводило его из равновесия. Он хорошо, прямо-таки нутром, душой своей чувствовал слова Джона Донна: «Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе».
Руководствуясь этими соображениями, Джонни не стал делать для себя драму из того, что Геннадий заработает себе денег, используя его беспомощность в похоронных вопросах. Джонни дал Геннадию согласие на вариант с похоронами на Домодедовском кладбище. Впрочем, Геннадий практически тут же дал ему повод ещё раз поразиться тому, насколько у него, Геннадия, всё схвачено в плане связей с людьми. И как Геннадий умеет заставить работать эти связи. Геннадий сказал: ну Вы же будете после похорон собирать родственников, подруг и знакомых мамы на поминки, верно? И Вам, наверное, будет неудобно принимать их у себя? (Было ясно, что Геннадий намекает на чудовищную обстановку в квартире у Джонни). Поэтому я могу Вам порекомендовать хорошее кафе, куда Вы сможете пригласить бабушек… Джонни ответил, что подумает насчёт кафе. И подумал о том, что кафе, где люди платят за пищу значительно дороже, чем она и её приготовление реально стоят, наверное, перечисляет ощутимый процент Геннадию, который систематически приводит к ним посетителей справлять поминки.
А ещё, у Джонни почему-то возникла неприятная мысль о том, что, если бы не Геннадий, кто знает, возможно, его эти полицейские или кто там ещё могли обвинить если не в убийстве его собственной мамы, то в доведении её до такого состояния. И кому какое дело, какая позиция в этом вопросе была у врачей скорой помощи — единственных среди их всех, что имели дело с живыми людьми. Ведь если бы его реально хотели обвинить… А впрочем, это было всего лишь его предположение, которое он не имел возможности проверить. Да и не то чтобы он очень хотел проверять… Так или иначе, полицейские ему ничего плохого не сказали. Лишь поинтересовались на прощание, не нужна ли ему помощь психолога.
Джонни, естественно, ответил резко отрицательно. После чего какое-то время его разум был занят рассуждениями типа: интересно, сколько это стоит? И если менты продают услуги психолога, в каком размере он с ними делится? А если психолог бесплатный, то это всё делается, не иначе, с той целью, что если кто-то, например, замочил своего больного родственника, он потом сознается психолуху, а тот уже донесёт ментам… Однако, поскольку у Джонни не было фактического материала, чтобы получить информированный ответ на эти вопросы, он перестал об этом думать.
И на него вдруг, словно впервые, всей тяжестью опустилось осознание того, что мамы нет, и больше никогда не будет. Он остался в этой жизни один, совсем один. Джонни беспокойно ходил взад-вперед, не находя себе места. У него не было моральных сил даже сидеть в интернете. И ложиться спать в таком состоянии он тоже не мог. Он вспомнил слова Геннадия, сказанные тем ему на прощание: Вы бы тут прибрались немного у себя, что ли. А личные вещи нужно будет выбросить через 40 дней.
Однако когда Джонни попытался прибраться, он постоянно стал натыкаться на мамины вещи, и это было для него просто невыносимо. В итоге единственное, что он сделал, — это разломал её диван в щепки, после чего вынес по частям на улицу. После чего лёг спать, когда на улице уже светало.
Проснувшись на следующий день уже поздно днём, Джонни вспомнил, что надо заниматься организацией похорон. Но тут же понял, что у него на это не было совершенно никаких моральных сил. Он отчётливо вспомнил, как однажды, около месяца назад, мама взяла в руки свою записную книжку. Видимо, уже не соображая толком, что она делает, Ирина принялась тогда выдирать из книжки по листочку и разбрасывать. Джонни ещё подумал в тот момент о том, что старики в таком безнадёжном и беспомощном состоянии, в котором пребывала тогда уже его мама, — словно дети. И он так расчувствовался тогда, что не мог, не пытался даже её остановить, как-то воспрепятствовать.
В его сознании тогда почему-то всплыло одно из самых ранних воспоминаний его детства. О том, как его посадили на стол, и он слышал разговоры взрослых о том, как он бьёт посуду. (Видимо, речь шла о какой-нибудь чашке или тарелке, которую он сбросил со своего стола). Вероятно, эта сцена запомнилась ему с тех ранних лет по той простой причине, что он сильно боялся тогда одновременно высоты (тогда Джонни, будучи всю жизнь маленького роста, ещё пешком ходил под стол, за которым он сидел) и наказания. Джонни находил очень показательным, что уже в те младенческие годы, к которым относились его первые воспоминания, жизнь его была наполнена страхом и тревогой.
Тогда, ещё в мае, когда мама закончила рвать свою записную книжку и потеряла к ней интерес, Джонни собрал листочки. Конечно же, он их не выбросил. Как уже отмечалось, выбросить даже какую-то ненужную вещицу требовало от него огромных моральных усилий, а потому у него всегда царил такой бардак. Джонни засунул выдранные листочки между какими-то предметами, просто чтобы не валялись на виду. Теперь же, чтобы найти эти бумажки, ему бы потребовались многие часы, дни сосредоточенных поисков, а времени до похорон оставалось очень мало. Да и смысл? Он представил себе, как он бы обзванивал этих бабушек и говорил им: завтра, к 8 утра или во сколько там приезжайте к м. Домодедовская, поедем на похороны моей мамы. Как они будут рыдать, прощаясь с его мамой…
А ведь были у него ещё родственники, которые с наглым мещанским представлением о собственной «правильности» и соответственно правоте по отношению к нему пытались его наставлять на путь истинный, учить жить. С ними Джонни и вовсе не хотел никак общаться! Конечно, смерть его мамы могла бы стать хорошим поводом для того, чтобы отложить на время даже разногласия, не подлежащие урегулированию. Увы, Джонни прекрасно понимал, как это будет в реальности. Он хорошо помнил похороны бабки 15 лет назад. Они выпьют, начнутся разговоры за жизнь и про «расскажи нам Джонни, как твои успехи по жизни». Потом будут сетовать на то, как из ребёнка, в котором бабушка и мама просто души не чаяли, выросло такое ЧМО! Да пошли вы все на х**! — злобно думал Джонни.
Конечно же, он будет чувствовать себя ужасно виноватым, если мамины подруги с ней не простятся. Но ведь, с другой стороны, ещё неделю назад мама была хоть в ужасном состоянии уже, но *живая*! И кто-то пришёл с ней проститься? Просто взглянуть на неё? Конечно, они все люди пожилые, им тяжело далеко идти, тем более кому-то из них ехать к ней. Допустим. Но разве м. Домодедовская ближе? Туда проще добраться?! Руководствуясь такими мыслями, Джонни сообщил Геннадию по телефону, что хоронить маму никто кроме него не приедет. От такого был в шоке даже Геннадий, связанный с социальными службами, а потому сталкивавшийся, вероятно, не раз с алкоголиками и прочими маргинальными элементами.
