Для суда скорого, близкого и дешевого по этим делам, обыкновенно малоценным, наказ предлагает разделить уезд на четыре округа с выборным из дворянства земским судьей во главе каждого; эти судьи, действуя под руководством предводителя, «в самой скорости» решают тяжбы между крепостными словесно, наказывая виноватых крестьян, а помещиков «смиряя полюбовно». Ежегодно дворянство съезжается, выбирает предводителя (через два года) и новых земских судей и принимает отчет от прежних.
По окончании выборов съезд превращается в сельскохозяйственное совещание: дворяне обмениваются мыслями по хозяйству, сообщают друг другу о мерах по устройству своих деревень, о своих агрономических опытах, придумывают новые опыты и распределяют их между собою. Кроме того, предводитель и земские судьи обязаны уговаривать дворян обучать своих детей полезным наукам и языкам, особенно стараться, чтобы они хорошо знали родной язык, а также «весьма склонять» помещиков нанимать дворов на сто искусного учителя для обучения крестьянских детей грамоте и первым правилам арифметики, толкуя каждому помещику, насколько полезнее для него грамотный крестьянин. «Не для одной сохи надобен крестьянин государству, грамота же пахать не помешает, тем паче, что те лета, в которые ребят можно грамоте обучать, пропадают почти без всякой пользы». Тут же предводитель напоминает помещикам, как разоряет их излишняя дворня, и всевозможно уговаривает всех «самим себе предписать закон», «чтоб ни малого куска земли не лежало впусте, ни у кого», а земским судьям смотреть за этим.
Люди образованные, проникнутые чувством долга перед отечеством, призывают свою землевладельческую братию работать на месте для сельского хозяйства и крестьянского просвещения, оградившись от казенных властей скромным самоуправлением. То же тяготение к деятельности на местах, только в грубых формах сословного эгоизма и господства с захватом чужих прав проходит очень заметной чертой и в других дворянских наказах. Раздельность сословий, на которой настаивал князь Щербатов, точная разверстка прав между сословиями, сомкнутыми в местные общества, — преобладающий интерес классов, представленных в Комиссии уложения. Но они не довольствуются кодификационной обработкой своих прав: статьи закона — игрушки в руках приказных людей. Наказы хотят, чтобы статьи о правах сословий были разработаны в выборные сословные учреждения, с которыми не так легко обходиться. Это столь настойчиво заявленное стремление помогло Екатерине выйти из колебаний насчет характера задуманного ею нового уложения. Увидев, что из работ Комиссии не выйдет ни свода старых законов, ни нового кодекса в духе «Наказа», она повернула мысль к областной реформе.
Значение Комиссии. В заботе о сословных правах, преобладающей в депутатских речах и наказах, для нас главное значение Комиссии 1767 г. Екатерина судила об этом значении по-своему, хвалилась этой Комиссией, сравнивая ее с французскими представительными собраниями при Калонне и Неккере, писала: «Мое собрание депутатов вышло удачным, потому что я сказала им: знайте, вот каковы мои начала; теперь выскажите свои жалобы, где башмак жмет вам ногу? Мы постараемся это поправить».
Много лет спустя, незадолго до смерти, Екатерина вспомнила, что Комиссия подала ей «свет и сведения о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещись должно». Она недоговорила, как поняла она общество, с которым имела дело; но общество хорошо поняло минуту, какую Екатерина доставила ему своей Комиссией.
До сих пор законодательство всего усерднее разрабатывало один предмет государственного порядка — государственное тягло. Общество расчленялось по роду повинностей, разверстанных между его классами; прав в политическом смысле оно не знало; ему давались только льготы (или привилегии, преимущества) как вспомогательные средства для отбывания сословных повинностей.
Но со смерти Петра I одно сословие стало получать преимущества, не только не соединенные с новыми тягостями, но еще сопровождавшиеся облегчением старых. Это было принято обойденными сословиями как несправедливость и внушало им соответственные чувства к правительству и дворянству, резко выражавшиеся в крестьянских волнениях, все возраставших.
Еще до воцарения Екатерина придумала средство предупреждать законодательные ошибки — распространить слух о задуманном законе на рынке и прислушаться, что о том говорят. Теперь с той же целью было созвано такое представительное собрание, в котором можно было бы услышать «глас народа». Но здесь послышалась разноголосица не лучше рыночной. Один депутат возместил новый иерархический догмат о священном достоинстве дворянства, а другому в наказе поручено было ходатайствовать, чтобы военнослужащие, обычно те же дворяне, не чинили купечеству никаких обид и побоев и платили за забранные у купцов товары. В депутатских речах зазвучали такие неблагозвучные ноты, что благомыслящие депутаты сочли своим долгом во имя «Наказа» призвать собрание к миру, взаимной любви и единомыслию.
На требование освободить дворян от телесного наказания, пытки и смертной казни депутаты от городов резко возражали, что закон, священный, как и естественный, не терпит лицеприятия, что вор всегда вор, будь он подлый (простолюдин) иль благородный, да и благородство соблюдается только благородными поступками, что в России правление монархическое, а не аристократическое и как подлый, так и благородный — равно подданные всемилостивейшей государыни. Словом, произошел легальный перелом в политическом сознании с соизволения власти; она сама спросила подданных, чего им недостает, и подданные отвечали: сословных прав и сословных самоуправлений. Трудно сказать, что вышло бы из обещанного вторичного созыва Комиссии, но и без того законодательству волей-неволей пришлось перестраиваться на правовой порядок с тяглового.
Спрос на права — самый характерный признак, в котором выразилось настроение тогдашнего русского общества, и Комиссия вывела этот признак наружу. Этим она не только указала Екатерине, в какую сторону направить свою преобразовательную работу, но и что сделать в этом направлении.
С лишком сто лет назад выборные от сословий были призваны выслушать, пополнить и скрепить своими подписями Уложение. Этот кодекс закрепил расчленение, общества по государственным повинностям, над которыми всего заботливее работало московское законодательство. Каждый класс был прикреплен к государственному служению своим специальным сословным тяглом, с которым соединена была особая экономическая выгода, помогавшая исправно тянуть его, землевладение, городской торг, земледелие. Снова встретившись в 1767 г., сословные депутаты увидели, что их общественный строй и нравственный склад не сдвинулись с основы, положенной Уложением 1649 г., что их интересы и понятия коренятся в том же сословном делении, какое было закреплено этим кодексом.
Но теперь депутаты пришли с другими мыслями, потому что и звали их для других целей. Тогда выборным прочитали проект Уложения, чтобы узнать, будет ли земле вмочь, или невмочь начертанный для нее тягловый порядок. Скрепя сердце выборные отвечали утвердительно и только выхлопотали некоторые льготы для облегчения тягла. Подчас, особенно при Петре I, бремя становилось непосильным, служилым и тяглым людям приходилось лихо. Но земские соборы не созывались, и народное недовольство выражалось либо в бунтах и мелких местных беспорядках, которые жестоко подавлялись, либо в мирских жалобах, которые в лучшем случае оставлялись без внимания.
Между тем реформа Петра перепутала сословную разверстку государственных повинностей и экономических выгод, купцам-фабрикантам предоставляла дворянские преимущества, а дворян вовлекала в промышленные предприятия, воинскую повинность сделала всесословной. Такое обобщение специальных сословных тягостей и преимуществ при последовательной законодательной его разработке, одновременно раскрепляя сословия, привело бы к их уравнению посредством общих прав и повинностей. Но случайные правительства по смерти Петра начали наделять одно сословие преимуществами, не соединенными с новыми тягостями, но еще сопровождавшимися облегчением старых. Таким односторонним раскреплением от сословной повинности было оторвано связанное с ней экономическое преимущество, и которое стало чистой, ничем не оправданной привилегией.
Внизу общества такое нарушение равновесия между правом и обязанностью почувствовалось как государственная несправедливость, и в начале царствования Екатерины в народе распространялись толки, что дворянство забыло Закон Божий и государственные права, из Русской земли правду вон выгнало.
Но в самом дворянстве и в классах, ближе к нему стоявших на общественной лестнице, которые Екатерина объединяла званием «среднего рода людей», такое юридическое противоречие было понято как сословное право. Каждое из этих сословий, отстаивая свои старые выгоды и добиваясь чужих, старалось избавиться от связанных с ними повинностей, т. е. свалить их на другие классы. Отсюда тяжба за сословные права самой сильной волной проходит по депутатским наказам и прениям в Комиссии. Но сквозь эту тяжбу пробиваются проблески некоторого движения в общественном сознании, кой-какого успеха гражданского чувства: сословный эгоизм конфузливо старается прикрыться благовидными побуждениями либо вызывает отпор со стороны отдельных лиц и некоторых общественных групп.
