чуть больше, чем мы с Тимофеем. 
– Я не знаю, кому из вас верить, – призналась Настя после паузы.
 – Мне все равно. Теперь моя очередь задавать вопросы. И главный из них – какого черта твой муж полгода молчит о том, что здесь произошло?
 Настя открыла рот и стала похожа на выкинутую из воды рыбу – движения губ есть, а звук не идет. Ее спас повернувшийся в дверях ключ, и я успела только сказать:
 – Не говори, что я тут, посмотрим, как отреагирует.
 Настя согласно кивнула и кинулась в прихожую, чтобы убрать мои кроссовки, но я‑то отлично помнила, что Захар ни за что не заметит ничего постороннего, так уж он устроен – не обращает внимания на мелочи.
 – Ты поздно, – услышала я. – Все в порядке?
 – Да, все хорошо. Замотался, прости, не позвонил, что задержусь. Встречался с журналистом, днем совершенно времени не было.
 – А по поводу?
 – Жители района не хотят парковку на месте детской площадки, бунт назревает, вот об этом и говорили. А чем у нас так вкусно пахнет?
 – Семгой. Мой руки, стол накрыт уже.
 Она встала так, чтобы Захар, заходя в ванную, не смог увидеть меня, и Лавров, протискиваясь в проем, учуял запах коньяка:
 – Ого… а ты чего это?
 – А что? Не имею права?
 – Пить в одиночестве? Настюша, это нехороший признак.
 – Все, мой руки, признак! – Она шутливо запихнула его в ванную и закрыла дверь, привалившись к ней спиной.
 Я снова закурила, пытаясь предугадать реакцию Захара на мое появление в их квартире. На его месте, чувствуя за собой вину, я бы не особенно обрадовалась, но это же Лавров, его не просчитаешь…
 Его лицо, когда он вошел в кухню, выразило крайнюю степень удивления, он ухватился за дверные косяки и уставился на меня, как на привидение.
 – Ну, что замер, хозяин? Проходи, присаживайся, коньяк ждет, – выпустив дым колечком, пригласила я под сдавленное хихиканье Насти, привалившейся боком к раковине.
 – И с чего вдруг? – спросил Захар, не двигаясь с места.
 – А что – нельзя? Я свободная женщина, к тому же гражданка совершенно другого государства… Может, мне ваша культура интересна, а?
 – Все, Казакова, хватит! – отрезал вдруг Захар, оттолкнувшись от косяков и шагая ко мне. – Прекрати эту комедию ломать, я отлично знаю, зачем ты примчалась.
 – Ну, а раз знаешь, зачем спрашивал?
 Он выдернул меня за руку из-за стола, обнял, как всегда бывало раньше, и пробормотал:
 – Не привыкну никак к твоему лицу.
 – Не ты первый.
 Захар чуть отстранил меня, не отпуская рук, требовательно заглянул в глаза:
 – Стаська… скажи честно – ведь соврала мне?
 – Ты хоть раз ловил меня на вранье?
 – При чем тут…
 – При том! Какой мне смысл врать? Зачем? Я действительно ничего не отсылала Тимофею, минуя тебя! Всю почту проверила за год, ничего там нет – ни в отправленных, ни в корзине.
 – Мистика… – пробормотал Захар, отпустив мои руки. – Давайте ужинать, девочки, а то уже поздно.
 – Да уже ночь, – фыркнула молчавшая до сих пор Настя. – Как с вами похудеешь? Все время приходится жрать не в то время!
 Мы еще немного выпили, поели, хотя я с трудом смогла запихнуть в себя половину порции, и Настя поставила чайник, а мы с Захаром закурили.
 – Как вообще дела? – спросила я, заметив на его лице усталость.
 – Да как… работы много, пришлось забросить все, что не связано… начал было книгу новую, так времени совсем нет, лежит в набросках.
 – Ничего, отпуск будет – допишешь. Вы же, депутаты, летом отдыхаете, как пионеры? Вот поедете куда-нибудь к морю, ты там под зонтиком на шезлонге и допишешь, пока Настя будет в воде сидеть.
 Захар только рукой махнул, давая понять, что эта тема его интересует меньше всего и думать об этом он не хочет.
 – Давай лучше о наших общих делах поговорим, – стряхивая пепел, предложил он.
 – Осознал свою вину?
 – Вину? Ты шутишь? Мы из Москвы еле ноги унесли, представить себе не можешь, что я пережил, когда газету с сообщением о смерти Тимофея увидел! Мы же с ним расстались накануне, на кладбище…
 – Символично, – усмехнулась я.
 – Еще более символично то, что я ему на прощание сказал – мол, не хочу в следующий раз встретиться на твоих похоронах, – невесело откликнулся он. – Как в воду глядел… Хорошо, что уже билеты взяли. Не представляешь, в какой панике в аэропорт ехали!
 – Да отчего же… отлично представляю, – усмехнулась я в ответ. – Сама так ехала. Я, кстати, после разговора с тобой много думала. И пришла к выводу, что ты совершенно прав – дело в книгах. Но не только в злосчастной «Охоте». Ты ведь сказал, что кошмары у этой Люси – или как там ее – начались задолго до выхода последней книги. Ну, так выходит, что «Охота» не пусковой момент. Было что-то еще.
 – А ты думаешь, что на Люсю пытался воздействовать кто-то причастный к событиям в твоем городе? – спросила Настя, подсаживаясь к столу и придвигая ко мне чашку с чаем.
 – А можно подумать, вы оба думаете иначе! Сама посуди – продумать такую комбинацию, способную довести человека до психушки, способен далеко не каждый. Кроме того, надо обладать кое-какими навыками, чтобы точно рассчитать время проникновения в квартиру, следить постоянно – когда приходит, когда уходит. Я думаю, что перед тем, как умереть, Люся эта что-то поняла или увидела, потому ее убрали. Иначе так бы и разыгрывали эту комбинацию до тех пор, пока бы ее не упрятали в психбольницу. Я думаю, что это была конечная цель.
 – Но зачем? – спросил Захар, размешивая сахар. – В чем смысл-то?
 – Не понимаешь? Объявив Ромашкину сумасшедшей, можно объявить бредом все, что она написала.
 – Сложно…
 – Ну, как есть. Других вариантов мне в голову не приходит.
 – Ты знаешь, а ведь в этом что-то есть… – задумчиво протянул Захар. – Ее ведь довольно сложно убили – порошком. А протокол вскрытия никому не показывали – и это тоже ведь устроить нужно. Связи, деньги – простой смертный не потянет.
 – А ты узнал что-то о том, как умер Тимофей?
 Захар болезненно поморщился, словно воспоминания о Тимофее были ему неприятны.
 – Это узнал. Умер он от болевого шока, сердце не выдержало. Можно, подробности не буду рассказывать?
 Я потрясенно кивнула – похоже, Тимофея перед смертью допрашивали с особым пристрастием. И мне даже понятно, какой именно вопрос ему задавали. И то, что спустя полгода я жива-здорова и сижу вот тут за чашкой чая, говорит о том, что ответа Тимофей не дал – не захотел или просто не