Очередь сжаливается. Набираю его номер. Дожидаюсь, когда его Шура подойдет (коммунальная квартира). Он нормально хватает трубку и начинает нормально орать.
Затем вижу его в столовой: орудует обеими руками, жрет, за ушами трещит — омерзительные, настороженные и атакующие глаза суперсволочи.
Когда преставился герой Малой земли, я был на генеральной репетиции «Евгения Онегина» в Мариинке, теперь — Черненко — я в инфарктном отделении «Черной речки».
Узнав об этом событии, я поспал, а затем рисовал птиц.
В США значение религии среди американцев возрастает, а нравственные устои ослабевают — по данным Гэллапа. А у нас значение партийной пропаганды возрастает, но нравственность давно уже ушла за край слова «товарищ»…
Господи! Как далеко ушли те времена нашей юности, как изменились люди, всякие людские мелочишки… Как-то шел по Невскому и поймал себя на том, что все на тротуаре идут мне навстречу. Не вместе со мной идут по правой стороне тротуара, а валят толпой и в ту, и в другую сторону без всяких «правая» или «левая» сторона.
А в меня с детства вбилось: «Граждане, держитесь правой стороны тротуара!» Вроде вовсе мелочь, но ведь она состояние общества отражает: все прут друг на друга, все заведомо и вроде как даже намеренно желают друг другу существование отравить в полную меру своих способностей и сил. Товарищи! Серый волк тебе товарищ — вот главная трагедия сегодняшнего исторического состояния России…
Снилось, как мы с Гией Данелия летим на самолете. Я — за штурвалом. Вывожу самолет из тумана — внизу заснеженные горы. Я: «Гия, я тут пас — высоту гор не знаю. Бери управление».
Почему тебя раздражает безбожник, ежели сам ты веришь в Бога? Ты жалеть должен безбожника, а не ненавидеть! Все религии, кроме, кажется, индуистской, обязательно настырно и жестоко хотели и хотят навязать себя иноверцам. Именно этим они все плохи. Воинствующее, то есть навязывающее себя другим, безбожье ничем не лучше и не хуже.
Была многодневная война между сороками и воронами. На дереве под окном. И сороки исчезли. Их, вероятно, победили. А раньше они ночевали на этом дереве среди пушистых снегов и тонких, частых веточек рядом.
Сегодня мне кажется, что писательство выбрано мною вовсе неправильно. Я добился бы большего, конечно, в живописи, где был бы огромным работягой.
Странно, что когда живешь один, то все, что касается сугубо до тебя одного, сразу же узнается в целом городе, а о сотнях других все шито-крыто. Или такое только со мной? Каждому охота сунуть нос в щель. Как это надоело.
Возраст сказывается в том, что все, что я вижу вокруг, мне докучает, и почти все меня раздражает. Мне не о ком сказать хорошее, от чистого сердца. Зрелость это или мелкость духа? В любом случае, это приносит мне мучений больше, нежели всем другим, кого вижу и знаю вокруг. Итак, терний вполне достаточно. Будут ли за ними звезды?
Полезное за эти 50 суток больниц — кажется, привык, видя окружающих, как в зеркале видеть свой возраст. Кажется, смерть не так страшна…
Дома! Мой дом в плане буква «П». Внутри «П» малюсенький скверик. В нем растут: вдоль верхней палочки какие-то неизвестные мне кусты. Весной они на короткий миг цветут розовыми цветочками величиной с ноготь. Вдоль пустого места в «П» строгим строем стоят старые уже тополя. Когда-то их регулярно стригли еще осенью или даже зимой. Во всяком случае, мама, а потом и я срезанные ветки тополей подбирали и ставили в воду. На Новый год кроме елки у нас были и тополиные ветки с клейкими листочками. Иногда они доживали до весны, давали густые корешки и я высаживал их на балкон в ящик с землей. Один тополь рос у меня несколько лет — пока соседи на подняли хай, ибо у них начались протечки на стене под моим балконом.
По правой палочке «П» — это под моими окнами (шестой этаж) слева большой куст разлапистой и разветвленной сирени. А справа две березы из одного корня. Т. к. в колодце двора-сквера темновато, то березы очень стремительно тянулись вверх. Одна засохла, а другая вытянулась уже выше моего шестого этажа, и я вижу ее в окно прямо с дивана.
Глядя на верхушку березы, я представляю, как кто-то будет после меня тут жить и смотреть на упрямую березу, которая явно собирается вырасти выше наших крыш.
XI
Стал Секретарь лауреатом — да что ж вы, братцы, сразу матом?!
С. Давыдов
ВИКТОР КОНЕЦКИЙ — ВЛАДИМИРУ КАРПОВУВЛАДИМИРУ ВАСИЛЬЕВИЧУ КАРПОВУ БОЛЬШОЙ ТРЕВОГЕ УЗНАЛ ПРИСУЖДЕНИИ И ПРИНЯТИИ ВАМИ ГОСПРЕМИИ ТЧК НАЧИНАТЬ РУКОВОДСТВО ВЕЛИКОЙ ЛИТЕРАТУРОЙ С ТАКОГО ПОСТУПКА ОЗНАЧАЕТ ВОВСЕ НЕ ПОНИМАТЬ ЕГО ОГРОМНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ВРЕДА В ДАННЫЙ МОМЕНТ НАШЕЙ ИСТОРИИ УВАЖЕНИЕМ ЧЛЕН ПРАВЛЕНИЯ ВИКТОР КОНЕЦКИЙ
Здравствуйте, Виктор Викторович!
Получил Вашу телеграмму. Очень она меня удивила. Неужели с избранием меня на пост первого секретаря СП СССР я, по-Вашему, теряю звание и права просто писателя?.. Печатаюсь редко. Последний роман вышел в 1975 году. «Полководца» я писал десять лет. На соискание Госпремии повесть была выдвинута до моего избрания. До этого же состоялось ее широкое обсуждение. Комитет по Ленинским и Государственным премиям, состоящий из очень уважаемых людей, каждый из которых имеет свое мнение и ни перед кем приседать не будет, единогласно, при тайном голосовании (что очень редко бывало в практике комитета) присудил мне эту премию. Почему я должен от нее отказываться? Не пойму, почему к моему труду должно быть допущено дискриминационное отношение по Вашему рассуждению? Ну соверши я преступление или какой-то неблаговидный поступок, а то избрали секретарем и за это, по-Вашему, меня следует лишать премии! Извините, но я не понимаю Вашей логики. Напиши такое кто-нибудь из моих недоброжелателей (а их немало!), я бы не переживал. Но Вас, Виктор Викторович, я всегда считал очень самостоятельно мыслящим художником. Признаюсь честно — не ожидал я от Вас такого, очень Вы меня обидели. Если Вы к этому стремились «в данный момент истории», то цели своей достигли вполне. Сожалею, что приходится писать Вам по такому поводу.
Владимир Карпов.
27.02.86
Когда я получил это письмо, то заплакал и решил больше нашему замечательному генсеку нервы не портить, ибо в Комитете, действительно, заседают люди вовсе неподкупные. (В. К. — Изд.)
ВИКТОР КОНЕЦКИЙ — А. Н. РЫБАКОВУДорогой Анатолий Наумович!
Читать роман — страшно[35].
Как же было его писать?
Но если мы не научимся думать, говорить и писать правду — ту и так правду, которую мы выносили и выстрадали, то гибель идеи социализма, России, СССР, а значит, и планеты Земля неизбежна.
Спасение только в нашем мужестве.
Ему учит Ваша книга…
Вера автора в победу разума и добра в стране в этом страшном романе пронизывает текст от первой до последней строки.
Это оптимистическая книга.
И напечатана она должна быть в Союзе ССР.
Виктор Конецкий.
15–17.07.85.[36] ВИКТОР КОНЕЦКИЙ — МИХАИЛУ ГОРБАЧЕВУГлубокоуважаемый Михаил Сергеевич!
Мне не понять, каким образом возможно совместить Ваше пожертвование на памятник Теркину и присвоение Героя номинальному убийце Твардовского Проскурину. Ведь последняя акция есть четкий указ всем литературным реакционерам: дави «прогрессистов»! И секретариат СП вдохновился, обрушившись на «Огонек». Мне не понять, как можно, с одной стороны, подавать пример безмерного личного, гражданского и государственного мужества, а с другой — оставлять литературу, которая была, есть и будет народной совестью, в руках гонителей Твардовского — Алексеева, Викулова, Иванова и дважды «Кавалера Золотой Звезды» Карпова, воспевшего действующего секретаря ЦК Лигачева. Мне не понять, как военный министр и секретарь СП могут лгать на всю страну по ТВ о райских порядках в нашей армии и что такая смычка военных и литературных лидеров означает. Демонстрацию единства вооруженных сил и откровенно ретроградных идеологических сил? Если так, то дело табак. В прошлом я кадровый флотский офицер, давно кадровый литератор — знаю оба этих мира достаточно. И не могу скрыть тревоги, и не могу отделаться от мысли, что Вы о событиях последней недели не информированы или не даете себе отчета в степени угрозы, которая нависает над обновлением, переоценивая самостоятельность мышления нашего общества. Ростки этого мышления только-только под землей зашевелились, а по ней уже грохочет бульдозер. Вполне возможно, три этих события соединились случайно и вообще все — буря в стакане, но пуганая ворона куста боится, а таких ворон у нас под триста миллионов. Потому я не выполнил бы партийного долга (стаж с 1953), если бы не решился на это прямое обращение к Вам.
Прошу понять меня и извинить за беспокойство.
