в грудь противника, словно в масло. Он сам мне помог, насадившись на острое жало, как на шампур. Зарычал. Продолжил давить. Тянулся ко мне своими лапищами. Я силился его оттолкнуть.
Тщетно! Эту глыбу ничем не свернешь! Он все тянулся и тянулся ко мне, молча, без крика и стона, — лишь длина ружья не давала ему меня схватить. Мои ноги заскользили назад. Не было никакой возможности разорвать нашу смертельную связку. И рана, казалось, вовсе не беспокоила этого медведя!
Я провернул ружье. Штырь, фиксирующий штык, освободился. Дернул оружие назад, отскакивая в сторону. Горец потерял равновесие и рухнул лицом вперед.
Аривидерчи, Рома!
Я развернулся и понесся к своим, сверкая отмороженным задом. Туда, где уже раздавались крики солдат, потерявших своих товарищей.
Боже, какой позор! Мечтал о Георгиевском кресте, а вернусь в свою часть с голой жопой!
… В конце апреля, когда большая часть нашего батальона уже отправилась в Манглис, мою роту подняли по тревоге. Мы приводили себя в порядок в казармах в окрестностях Владикавказа, изрядно поизносившись за время экспедиции. Особенно досталось мне, оставшегося даже без исподнего. Когда я синий, дрожащий, исцарапанный и весь в синяках предстал пред очи командира после своего эпичного побега, он лишь крякнул.
— За потерянную одежду вычту из жалования! Что ружье сохранили, это вы молодец! Поставим вас в пример остальным.
Тревога была не ложной. Еще в начале апреля огромная многотысячная банда Шамиля появилась в окрестностях Назрани. Имам вел переговоры с ингушскими старейшинами, которые морочили ему голову, обещая покорность, а сами уводили свои семьи в русскую крепость. Лидер кавказского газавата жег в отместку окрестные аулы, захватывал скот, пленных и аманатов, забирал продовольствие. Подполковник Нестеров выжидал, надеясь на прибытие владикавказского гарнизона. Ингушские и осетинские милиционеры завязали ожесточенный бой с мюридами и смогли нанести им поражение. Шамиль отступил. Русские, ингуши и осетины праздновали победу.
Через три недели Ахверды-Магома повторил набег. Он не стал заигрывать с предателями-ингушами, а обрушился на Военно-Грузинскую дорогу. Захватив богатую добычу, двинулся обратно, гоня огромные стада скота и сотни пленных. Подполковник Нестеров бросился в погоню, вызвав подкрепления из Владикавказа.
Мы двигались быстрым маршем в сторону Назрани и далее в Чечню вместе с батальоном владикавказцев. Я и помыслить не мог, что возможна такая скорость пешкодралом[3]. Люди не роптали. Все понимали: положение аховое. Многих захватили в плен. Нужно спасать своих.
29 апреля добрались до нестеровского отряда. Он стоял на берегу Сунжи. На другом — уставшая партия Ахверды-Магомы, обремененная обозом и вставшая на вынужденную ночевку, чтобы дать отдых изнуренным лошадям. С нашим прибытием численное преимущество склонилось на сторону русских. И артиллерии было предостаточно. Все ждали приказа к атаке.
Я стоял в ротном строю у самого уреза воды. Волновался. Вот он — шанс отличиться! Объехать на вороных приказ Чернышева не пускать меня в бой!
С противоположного берега доносилось мычание и блеяние баранты, женский плач. Эти звуки заставляли сжиматься сердце. Что ждет этих несчастных, если мы не вмешаемся?
— Чего стоим? Почему не атакуем? — шептались солдаты.
Приказа все не было.
Рассвело. На наших глазах чеченцы спокойно выдвигались в сторону дремучих лесов чеченского плоскогорья, которые укроют их от преследователей. Русский отряд оставался без движения.
— Ваше Благородие! — обратился я, не выдержав, к ротному. — Что за безумная пассивность⁈
Ротный скривился, будто лимон раскусил.
— Всю ночь убеждали Нестерова атаковать. Он не решился.
— Но люди…
— Молчите, Константин Спиридонович! И без вас тошно!
А мне-то как тошно! Когда еще представится случай принять участие в жарком деле⁈ Надежды таяли быстрее весеннего снега в горах.
— Барабанщик! — резко бросил ротный. — Стучать «Отбой».
Отряд Нестерова, не приняв боя и погубив плененных женщин, возвращался в Назрань.
Военный министр получил победную реляцию, и подполковник Нестеров стал полковником.
[1] Лишь в 1844 г. был издан именной указ о замене освобождённым от телесного наказания шпицрутенов на тюремное заключение, арестантские роты или ссылку в Сибирь и на каторжные работы в зависимости от тяжести преступления. Шпицрутен только назывался палкой. На самом деле это тонкий прут из ивняка. Три прута должны были помещаться в ружейное дуло.
[2] Увы, проституция и торговля собственными женами — распространенное явление в гарнизонах того времени. В приказах по Эриванскому полку 1830−1840-х гг. то и дело встречается: такой-то наказан за склонение жены к разврату, за организацию притона. Командир полка часто назначал розги уличенным в разврате солдаткам в присутствии всех женщин слободки. До 200 ударов!
[3] О скоростных маршах русских батальонов на Кавказе ходили легенды. Отдельные соединения могли преодолеть за сутки до 50 верст. Причем, не отставая от конницы.
Глава 11
Вася. Грозная — дорога на Пятигорск, апрель 1841 года.
— Ать-два, левой! — вопил Вася.
Унтер-офицер Девяткин вел отряд изможденных куринцев в Пятигорск восстанавливаться после ранений. Солдаты помалкивали: дурачится унтер — и пусть его!
«Левой» особо загребать было почти некому. Команда инвалидов шествовала — а вернее, ползла — по ставропольской степи на телегах в направлении пятигорского госпиталя для нижних чинов. Иногда брела пешком. Царь-Государь, заботился о своем «мясе», брошенном на съедение кавказским «волкам». Был, был в Пятигорске солдатский госпиталь. Шли своим ходом или подвозили на скрипучих арбах покалеченных, израненных наших с вами предков, загнанных на Кавказ исполнять волю царя-батюшки!
Пятигорск — странное место. На кой ляд некий умник вообразил, что там рай⁈ Но — вообразил! Не успели черкесские пули остыть в крутых склонах горы Машук и улеглась пыль из-под копыт набеговых «кабардинцев», вся пресвященная Россия — и не пресвященная иже с нею! — бросилась лечиться от всех болезней в главном спа-городке необъятной империи, неожиданно ставшим очень-очень модным.
Вылечилась? Кто ж его знает? Неоднозначные эффекты выдавала местная водичка, рвущаяся с шипением сквозь камни! Зато — место силы! Больших денег! Или возможностей, связей и сложносочинённых союзов! Те, у кого масло в голове, а не только одни гешефты насчёт поставок спирта казне или армии — престарелых рекрутов, бросились пристраивать своих дочерей в выгодных браках за лихими офицерами-кавказцами. Это сейчас они, эти почти безусые юнцы, хвалятся крестами, своей бесшабашностью, кинжалами, добытыми в кровавых схватках. Острят, упражняясь в эпиграммах, танцуют, дурачатся, режутся в карты. А пройдут годы, и из этих ухарей вырастут такие… Такие полковники! Такие председатели дворянских собраний!
Господа из больших и малых городов и весей России, одуревшие от перспектив, которые таил в себе Кавказ, или просто
