сели в коляску, и мне пришлось бежать за вами следом.
— Зачем же ты бежал за мной? — спросил я с досадой.
— Я не знал, куда вас повезли. Это могло быть опасно.
Что ж, досадно. Вот случай, когда чрезмерная осторожность явно вредит делу. Нет бы ему оставить меня и отправиться за моим преследователем — уже сегодня, вероятно, мы бы точно знали, кто именно нам вредит. А так… искать суфия в Тегеране труднее, чем иголку в стоге сена.
Впрочем, была у меня одна идея. Велев Ганцзалину временно от меня отвязаться, я отправился к тегеранскому полицеймейстеру, графу Монтефорте — в его собственный дворец, который поразил меня, еще когда я только приехал в столицу.
Монтефорте был чрезвычайно занятной фигурой. Этого итальянского капитана, по слухам, искали на родине за какие-то темные делишки. Однако в Персии он, как и многие энергичные европейцы, быстро продвинулся по службе, объявил себя графом и даже занял пост полицеймейстера всей столицы. Злоупотреблениями своими и воровством он славился даже среди персов, которые и сами законопослушностью не отличаются. Не знаю, хорош ли он был в уголовном сыске — скорее всего, никуда не годен. Но сердце шаха итальянец завоевал не сыскными умениями, а идеей модернизации полиции на европейский манер. Модернизация эта состояла в том, что он одел полицейских в европейские мундиры, цвет и фасон которых менял по три раза в год.
Кроме того, Монтефорте заведовал столичной тюрьмой. Заведование это имело вид совершенно зверский. Все преступники, независимо от вины, подвергались у него бесчеловечному содержанию. Одни томились в подземелье с цепью на шее, другие были закованы в деревянные кандалы. Практически все узники сидели и спали прямо на голом земляном полу. Такой порядок вел к чрезвычайной бережливости, а на сэкономленные деньги полицеймейстер построил себе дворец.
Многие европейцы, жившие в Персии, недолюбливали Монтефорте. Хотя почти никто из здешних иностранцев не отличался особенной брезгливостью, но полицеймейстер переходил, кажется, все границы. Против него интриговали целые посольства, но он всегда умел вывернуться из трудного положения и доказать шаху свою исключительную преданность.
Впрочем, справедливости ради скажу, что были у него и достоинства. В частности, он держал в образцовой чистоте улицы города — правда, только в европейской части. Чтобы навести порядок в туземном квартале, не хватило бы и сотни итальянских графов.
И вот к такому человеку я сейчас и направлялся.
* * *
Граф встретил меня чрезвычайно любезно.
— Бонджо́рно, дженерáле! — закричал он, напомнив этим, что я состою в звании персидского генерал-лейтенанта. — Кóме стáй, ке че ди нуо́во?[7] Как здоровье его величества, нашего дорогого шаха Каджара?
— Благодарю, шах здоров, хотя и несколько опечален, — отвечал я.
Физиономия графа приобрела трагический оттенок.
— Не может быть, — проговорил он тревожно, — что стряслось?
— Граф, — сказал я (Монтефорте любил, чтобы к нему так обращались), — граф, я уверен, вы уже знаете, что случилось в шахском дворце. Ведь именно в этом и состоит ваша работа: первым узнавать все, что происходит в государстве.
— О, вы имеете в виду эту безобразную кражу того необыкновенного фоторужья, которое вы подарили владыке! Ужасно, ужасно, я просто не нахожу себе места от огорчения.
В совершенно расстроенных чувствах он потребовал у слуги бутылку шампанского, «только настоящего, итальянского, а не эти французские подделки».
— Вы же знаете, дженерале, что спумáнте изобрели наши предки римляне, а эти жулики французы не признают нашего первенства. Впрочем, черт с ними, мы-то знаем истину!
Мы сели за ломберный столик — граф был азартен и любил в свободное время расписать пульку, — и Монтефорте лично разлил шампанское по бокалам. Вино, на мой взгляд, было сладковато, но я явился не затем, чтобы критиковать вкусы хозяина.
— Шах, — сказал я, — попросил меня поучаствовать в поисках ружья.
— О, бели́ссимо![8] — отвечал граф с кислой улыбкой. — Если я могу чем-то вам помочь…
— Можете, — сказал я, — можете. Более того, все мои надежды только на ваш сыскной гений.
Монтефорте с шутливой скромностью замахал руками, но глаза его были серьезны.
— Для успешных поисков мне нужна одна особа, — продолжал я.
— Что за особа? — спросил граф, отставляя бокал.
Я тоже допил вино и отставил бокал в сторону.
— Видите ли, когда я только въехал в нашу прекрасную Персию, на моих глазах был арестован один суфий-мальчишка…
— …Мальчишка, — понимающе кивнул Монтефорте.
— … Который позже оказался девчонкой…
— Девчонкой, — снова кивнул Монтефорте без тени удивления.
Я посмотрел графу прямо в глаза.
— Я хотел бы узнать, кто она, и поговорить с ней.
На губах полицеймейстера заиграла легкая улыбка. Извиняющимся тоном он сообщил, что просьбу мою исполнить совершенно невозможно, потому что… впрочем, причин так много, что он не будет даже их перечислять. А если одним словом, то исполнить мою просьбу никак нельзя.
— Жаль, — сказал я, вставая из-за столика. — Впрочем, она мне не слишком-то нужна. Я и без того знаю, где прячется преступник.
— Где? — хищно переспросил граф, и ноздри его дрогнули.
Я улыбнулся безмятежно и объяснил Монтефорте, что шах меня любит сверх всякой меры. Но еще больше он любит ружье, которое у него украли. Тот, кто найдет это ружье, станет ему чем-то вроде родного сына. Такой человек сможет не только беспрепятственно строить себе дворцы, но и вообще творить все что угодно.
— Дженерале, вы меня искушаете? — укоризненно сказал граф.
Я лишь кивнул. Он запыхтел, глядя на меня.
— А кто поручится, что вы действительно вычислили вора?
— Порука тому — мои отношения с шахом, — отвечал я. — Он позволил мне произвести такие следственные действия, которые не позволил бы больше никому.
Монтефорте думал, морща лоб.
— Бéне, — наконец сказал он, — бéне[9]. Мы с вами благородные люди и не станем друг друга обманывать, не так ли?
Особенно ты благородный человек, подумал я, но вслух, разумеется, говорить такого не стал. Итальянцы обидчивы, так что наше соглашение могло бы сорваться еще до заключения.
— Итак, что вы хотите? — спросил граф.
— Того же, что и прежде — сказал я. — Имя и адрес девушки.
Полицеймейстер хлопнул себя по ляжкам.
— Вам просто понравилась девчонка! — закричал он, грозя мне пальцем.
Я молча ухмыльнулся — пусть думает что хочет. Он велел слуге принести бумагу и перо. Бормоча что-то вроде «от какой ерунды зависит благополучие государства», он написал имя и адрес и передал листок мне. Я взглянул на листок: похоже, граф не врал, во всяком случае, девушку действительно звали Ясмин.
— Если вы решили поразвлечься на ее счет, должен вас предупредить, что девушка принадлежит к знатному роду —
