Я понимаю, что её слова, сказанные раньше, были правдой.
Я не хочу, чтобы Кэнди танцевала с кем-то ещё.
Не хочу, чтобы она вот так прикасалась к кому-нибудь ещё.
Я хочу...
Пальцы Кэнди нащупывают мои. Она сцепляет наши руки, поднимает их вверх, навстречу перекрещивающимся потокам света, каскадом ниспадающим с потолка. Мы танцуем до тех пор, пока ноги не превращаются в желе, пока мы едва можем держаться на ногах, прижавшись друг к другу, чтобы не упасть.
Я не знаю, который час, когда нас высаживают у моего дома. Охранник бросает на нас слегка встревоженный взгляд — мы бредём по вестибюлю босиком, держа туфли в руках, с потёкшим от пота макияжем, маниакально смеясь ни над чем и над всем. Мина повисла между мной и Кэнди, одной рукой обнимая меня за плечи, а другой — Кэнди. Она перестаёт смеяться вместе с нами и теряет сознание, пока мы поднимаемся на лифте с первого этажа в пентхаус.
Мамы нет дома, вероятно, она на другой голливудской вечеринке, усердно ищет своего следующего "бывшего". Мы с Кэнди проводим Мину через холл и гостиную в мою комнату, укладываем её на кучу мягких подушек на полу, а потом вместе падаем на кровать, безуспешно пытаясь вести себя тихо.
— Тс-с, тс-с! — Кэнди закрывает мне рот рукой. — Не надо будить Мину!
— Сама ты "тс-с"! — смеюсь я в тёплую ладонь Кэнди.
Это забавно, потому что у нас обеих сорвался голос от криков за ночь, и мы едва можем произносить что-то громче хриплого шёпота. Кажется, мы не можем перестать смеяться, наши плечи трясутся от усилий сдержаться. Постепенно мы спускаемся с высоты, смех переходит сначала в хихиканье, а потом в глубокие, спокойные вздохи.
— Иногда мне кажется, что всё это просто сон, — говорю я в темноту. — Как будто я завтра проснусь и снова просто стану никем.
— Мы станем такими знаменитыми, что ты никогда не будешь никем, — говорит Кэнди. — После концертного тура по стране мы отправимся в мировой тур. Мы будем везде. Мы завоюем весь мир.
— От этого ты будешь счастлива? — шепчу я.
— Я счастлива, когда я с тобой, — шепчет она в ответ.
Мы больше не в переполненном клубе. Какой бы эффект ни оказало на меня полстакана дайкири, он наверняка прошёл. Воздух в комнате прохладный, а на мне крошечное коктейльное платье, под которым большая часть кожи открыта, но я вся горю — сильнее, чем раньше. Жар поднимается по шее, обжигая щёки. Я снова смотрю на губы Кэнди, желая протянуть руку и провести большим пальцем по её пухлой нижней губе. Я хочу прижать руку к её сердцу и почувствовать, бьётся ли оно так же быстро, как у меня.
Она до боли красива.
Рука Кэнди ползёт по простыням, дотягиваясь до моего лица. Я таю в её прикосновениях, её пальцы путешествуют по моей челюсти вниз к подбородку.
Она приподнимает мне лицо, наклоняется и прикасается своими губами к моим.
Огромные, дикие чувства вспыхивают во мне. Прежде чем я успеваю распознать хоть одно из них, я уже целую её в ответ. Её рука обвивается вокруг моей талии, притягивая наши тела друг к другу, пальцы на моем лице зарываются в волосы. Такое чувство, что меня сбрасывают с огромной высоты, я падаю к ней, неизбежная гравитация, всё быстрее и быстрее...
Лежащая на полу Мина внезапно издаёт низкий стон и садится.
Мы резко отстраняемся друг от друга, хватая ртом воздух.
— Мне что-то нехорошо... — ворчит Мина.
Мы обе поворачиваемся к Мине, не совсем понимая, что она видела, а чего нет. Плечи Мины вздрагивают. Её лицо болезненно искажается. Она зажимает рот рукой и изо всех сил пытается подняться, и мне требуется больше времени, чем следовало бы, чтобы осознать, что ей плохо.
— О, чёрт! Держись, Минни!
Мы с Кэнди выскакиваем из постели и едва успеваем оттащить Мину через коридор в туалет. В ту секунду, когда я поднимаю крышку, Мина падает на колени и выплёскивает свои кишки в унитаз.
Остаток ночи мы по очереди растираем Мине спину на холодном кафельном полу, ни одна из нас не вспоминает, чем мы занимались до того, как Мина так некстати нас прервала.
* * *
Мы не говорим о поцелуе ни на следующий день, ни ещё через день.
Выходные приходят и уходят без единого звонка или сообщения от Кэнди.
Когда мы возвращаемся в студию на следующей неделе, Кэнди находится в своём обычном рабочем режиме. Она профессиональна и сосредоточена. Рядом со мной она ведёт себя так же, но каждый раз, когда наши взгляды встречаются слишком надолго, она первой отводит взгляд. После недели, в течение которой мы обе избегали этого, тревожные вопросы вторгаются в мои мысли.
Что чувствует Кэнди?
Она расстроена?
Не сожалеет ли она о произошедшем?
Поцелуй случайно не был пьяной галлюцинацией?
Каждый раз, когда я хочу затронуть эту тему, то теряю самообладание. В моменты неопределённости я обращаюсь к Кэнди за советом. Кэнди всегда требуется время, чтобы тщательно обдумать свои мысли, прежде чем их высказать. Именно этим я и занимаюсь. Я не настаиваю. Я даю ей время. Я следую её примеру и не говорю ни слова, хотя только об этом и думаю.
Всю неделю я едва могу сосредоточиться на работе или на репетициях нашего тура. Когда мы с Кэнди снимаемся вместе в какой-нибудь сцене, приходится всеми силами отгонять воспоминания о том, как я прижималась к ней, о затяжном ощущении её пальцев в своих волосах, о том единственном лёгком вздохе, сорвавшемся с её губ, прежде чем мягкий жар её губ накрыл меня.
Мне это не приснилось. Всё определённо было наяву.
Я хочу, чтобы это случилось снова.
Но Кэнди по-прежнему не готова это обсуждать, и поэтому я продолжаю хранить молчание. Наконец, спустя ещё два мучительных дня, Кэнди подходит ко мне.
— Солнышко, мы можем поговорить?
В её глазах застыло спокойствие, которое выводит меня из себя.
— Да, конечно, — киваю я.
Я так долго ждала этого разговора, но теперь, когда момент настал, я чувствую лишь панику и непреодолимое желание броситься наутёк.
Мы находим маленькую незанятую боковую комнату, и Кэнди закрывает за нами дверь. Она указывает на стулья, но я напряжённо стою, не в силах заставить себя сесть.
— Я хочу извиниться, — начинает она. — Я много размышляла, и о некоторых вещах, как мне кажется, нужно сообщить тебе.
— Понятно, — говорю я, моргая.
Паника в груди начинает сжиматься.
— Нам не следовало столько пить, нужно было остановиться. Мне жаль, что я подвела тебя.
Паника заостряется, превращаясь в копьё, проникающее внутрь.
— Мне не следовало... — она делает паузу, чтобы собраться с мыслями. — Наверное, от выпивки мы слегка слетели с катушек.
Острие проникает до конца и начинает закручиваться. Это больно. Это действительно больно.
— Я кое-чего не рассказывала тебе о благословениях девы, — слово "благословения" звучит зловеще, совсем не похоже на ту романтическую историю, которой она делилась с нами раньше. — Её дары могут очаровывать и привлекать других. Иногда это влечение может перерасти в опасное помешательство, навязчивую идею...
Шок на моём лице от того, что она отнесла меня к той же категории, что и того сбрендившего поклонника, пытавшегося её убить, должно быть, помешал ей закончить фразу.
Неужели она так обо мне думает?
Неужели я похожа на того ненормального поклонника — просто безмозглая, загипнотизированная фанатка?
Неужели она считает, что чувства, которые я испытываю к ней, неискренни?
— Будет лучше, если мы не будем переходить черту, — заключает она с чувством завершённости. — Наша карьера только начинается. Это не стоит риска, понимаешь?
Я не понимаю.
Не понимаю, как она может быть такой невозмутимой, когда сталкивает меня спиной со скалы. Не понимаю, как она может думать, что всё это обман, что меня просто притягивала какая-то сверхъестественная сила, когда она прямо там, со мной, чувствовала то же самое.
Не так ли?
Её голос звучит так уверенно. Она приняла решение. Кэнди умнее меня, более зрелая. Она тщательно обдумывает ситуации, а я обычно просто иду напролом. Если она думает, что испытывать чувства друг к другу — это переходить черту, то так оно и есть. Если она обеспокоена тем, что это повлияет на наши карьеры, то, вероятно, так и будет. Если она считает, что случившееся было ошибкой, значит так оно и было.
