Влезла, захлопнула дверцу, а сказать адрес не могу: реву, воздуха не хватает. Шофер, молодой парень, повернулся ко мне, помолчал, потом говорит:
— Девушка, вы не плачьте, хотите, я ему морду набью! Ей-богу, набью! Вы не смотрите, что я маленький, у меня третий разряд по самбо.
И, когда он это сказал, я начала хохотать, хохотать, уже не могла сдержаться — наступила истерика.
Самбо! И здесь самбо! Всюду вокруг меня самбисты. До того мне дорог стал этот парень маленький, со своей простой кепчонкой, со своим поношенным форменным бушлатом. Он все так сразу понял, сразу хотел помочь. Наверняка у него нет ни бара, ни «Лаванды», ни заграничных костюмов. Сто, тысячу, миллионы Викторов отдала бы я за такого паренька!
Словом, утешил он меня, как мог. Довез, денег не хотел брать.
— Они вам пригодятся еще, — говорит, потом помолчал и добавил: — И не связывайтесь вы со всякой сволочью. Правда. Вот мой вам хороший совет...
И такое беспокойство у него было в голосе, я прямо чуть не расцеловала его. Сколько все-таки в Москве хороших людей! Майами!
Вот и все. Вот я нашла в себе силы все это написать. Наказала себя. Но все равно простить не могу, Не могу себе простить. У меня такое чувство, что я вывалялась в грязи. Я даже ванну десять раз брала.
Как мне нужен Алик! Как он мне нужен! Я знаю, я все равно ему ничего не скажу. Я никогда никому не расскажу о том, что произошло. Ни за что! Но мне хочется почему-то попросить прощения у Алика. Почему? Не знаю. Мне кажется, что я перед ним виновата. И не только перед ним. Ну что мне теперь делать? Я всю ночь не спала. Голова болит, тошнит. Сейчас десять часов утра. Я еще не выходила из своей комнаты. Мама думает, что я сплю. Может быть, Алик дома? Вдруг! Сейчас выйду — позвоню ему. Из автомата. Все равно мне надо на улицу, на воздух, к нему. Только бы маму проскочить...
Глава шестнадцатая
ВЕСНА
Когда раздался звонок, Александр был дома. Он только проснулся. Совершенно случайно. Он никогда в такое время дома не бывал. Но всю эту ночь и он и другие ученики Ростовского, сменяясь, провели у своего тренера на квартире.
Иван Васильевич умирал.
Теперь это не было тайной ни для кого. Тайной оставалось, почему он умирал так скоро. Ведь никто, даже врачи, не знали о сделанном им выборе.
Гореть или тлеть — разве здесь может быть выбор...
Иван Васильевич лежал закрыв глаза, с посеревшим лицом, на котором уже не видны были посеревшие губы.
Что ж, он сделал свое дело. Хотя многое оставалось незавершенным. Вон там, на столе, — листы диссертации, недописанная статья. У постели молча сидят его ученики. И вот этого он не успел еще подготовить на мастера спорта, а вон того — на чемпиона.
Но это не важно. Кто-то другой допишет его диссертацию или напишет новую, еще лучшую, кто-то другой придет в спортивный зал. И этот парень станет мастером спорта, а тот — чемпионом.
Какая разница? Разве важно, кто все это сделает? Важно, что это будет сделано.
Вот так когда-то готовил мастеров Гриша Пылин, на могиле которого он в этом году так и не сумел побывать. Потом мастеров стал готовить он, Иван Ростовский. А теперь это будет делать кто-то другой, так же любящий свое дело, так же влюбленный в спорт.
Эстафета советского спорта продолжается! Это ведь спортивное слово — эстафета. Хорошее слово. Ее несут миллионы, несут далеко, и что ж удивляться, что кто-то выбывает в пути... Так должно быть. Но разве от этого остановится эстафета? Нет, она даже не замедлит своего бега. А это главное. Ее будут нести все дальше и дальше. И то, что он честно пробежал свой этап, — лучшая ему награда. Он сделал что мог, он весь «выложился». Теперь пусть продолжают другие...
Иван Васильевич открыл и снова закрыл глаза.
Александр был подавлен. Уж сколько неприятностей, нет, несчастий свалилось на него за последнее время, Но это было самым тяжелым.
Ведь по существу у него никого не было. Семьи, родственников. Все умерли, кроме старой, почти чужой тетки, у которой он жил.
Иван Васильевич заменял ему всех. Иван Васильевич и Люся.
Люси нет, она ушла, прогнала его навсегда. Теперь уже это ясно. Слишком много времени прошло с той ночи. Она сейчас с Виктором. Что ж, может быть, она права — он ведь герой, умный, интересный парень. Не то что Александр, трус и упрямец. Люся ушла. А теперь вот уходил Иван Васильевич...
Почему, размышлял Александр, умирают хорошие, лучшие люди? Или это так кажется только? Просто когда умирают лучшие — это чувствуют все, а когда плохие — никто не замечает.
И что самое страшное, так это то, что ничего нельзя сделать.
— Ну что я могу для вас сделать? — растерянный, совсем подавленный, задал Александр своему тренеру жалкий вопрос.
Иван Васильевич еле-еле улыбнулся уголками бескровных губ.
— Ты, брат, стань хорошим человеком... И все. — Он говорил с трудом, задыхаясь, очень тихо. — Если не станешь чемпионом... не беда. А вот стань настоящим, честным журналистом, советским журналистом... — Он долго молчал, потом сказал: — Вот что ты можешь для меня сделать...
Так уходил из жизни Иван Васильевич, самый близкий, раз нет больше Люси, для Александра человек.
А жизнь шла своим чередом.
Не прекратились тренировки, и надо было качать гантели, совершенствовать приемы, бегать кроссы, без конца повторять какое-нибудь не дававшееся движение.
Выходил журнал. И хотя Лузгин предупредил Александра, чтоб все, что связано с заботами об Иване Васильевиче, он делал вне всякой очереди — уходил из редакции, вообще не приходил, если надо, — все равно ведь были дела, поступали рукописи, возникали задания.
Дружина несла свою службу. Аккуратно, как всегда, Александр выходил на дежурства. И, наверное, ни один хулиган не ведал, какое ему выпало счастье, что не попался он в те дни в руки Александра Лугового.
...Александр даже удивился, когда раздался телефонный звонок. Кто мог звонить ему в это время? Потом опрометью бросился к телефону: неужели с Иваном Васильевичем?..
— Слушаю, слушаю! — взволнованно закричал он в трубку.
— Это я, Алик. — Голос Люси был тихий, какой-то печальный и еле слышный, будто она говорила издалека. — Ты так нужен мне...
— Где ты, Люся, ты где? Я сейчас приеду! Я одеваюсь! — трубка дрожала в руках Александра.
— Я у «Эрмитажа», — напротив...
Александр, не дослушав, бросил трубку и, схватив пальто, забыв о шапке, ринулся к двери.
Она стояла у автоматов в своем сером, под каракуль, пальто, зябко ежась, несмотря на солнечный уже по-весеннему день. Под самым носом завизжавших тормозами машин Александр перебежал улицу, бросился к ней.
Ничего не видя, не замечая прохожих, они стояли обнявшись, молча, неподвижно. Так встречаются люди после долгой и трудной разлуки.
— Почему ты плачешь? Что случилось? — Александр пытался заглянуть ей в глаза, которые она отводила старательно и безуспешно.
— Не надо, Алик... — Люся взяла его под руку, опираясь на нее всем телом.
— Что произошло? Объясни, Люся!
Но Люся молчала, она отпустила ненадолго руку Александра, вынула из сумочки платок, тщательно, уже не таясь, вытерла глаза и посмотрела на Александра. Они были такие серые и большие, ее глаза, такие красивые, несмотря на покрасневшие веки, на уцелевшие в уголках следы слез. Александр сам не заметил, как наклонился и поцеловал Люсю в глаза. Она часто замигала.
— Ты ни о чем не спрашивай, Алик, ладно? — сказала она ту классическую фразу, после которой уже наверняка начинаются бесконечные расспросы. Но она не дала Александру говорить. — Пойми, я просто захотела тебя видеть, ну не могла больше без тебя. Вот и все.
— А почему ты плакала? — недоверчиво спросил Александр.
— От счастья...
— От счастья плачут не так.
— А как?
На этот вопрос было трудно ответить, Александр замолчал.
— Мы не должны больше ссориться, Алик, — Люся крепко сжимала его руку. — Обещай, что мы больше не будем ссориться!
И все. Оказывается, это Александр с ней поссорился. Он виноват, и теперь он должен поклясться, что никогда больше ссориться с Люсей не будет. Как у женщин все это просто выходит. Но Александр готов был клясться в чем угодно, принимать на себя любую вину. Он был слишком счастлив. На минуту он даже забыл об Иване Васильевиче. Люся сама напомнила ему об этом.
— Скажи, Алик, как Иван Васильевич? Мне говорили, он очень болен.
Александр сразу помрачнел.
— Плохо, Люся, совсем плохо. Врачи говорят, что трех дней не проживет. Он давно болен — последствия контузии, — рано или поздно, говорят, это должно было наступить... Да он еще не берег себя, сама знаешь.
— Ну и что ж теперь?
Александр не ответил. Что ж теперь?
Наверное, надо дальше тренироваться, пожалуй, тренироваться еще больше — ведь с ним не будет его тренера, а с новым придется свыкаться. Надо хорошо закончить практику, хорошо сдать выпускные экзамены, хорошо защитить диплом. Нет, не хорошо. Все надо делать отлично. Ведь единственное, о чем просил его Иван Васильевич, — это стать настоящим журналистом.
