Николай Эдуардович Фере
Мой учитель
Воспоминания оо Антоне Семёновиче Макаренко
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в
детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А.С. Макаренко — сначала по
сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор
записок с А.С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н.Э. Фере
изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере.
В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников
колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны
читателям «Педагогической поэмы».
«Удивительный Вы человечище и как раз из таких, в каких Русь нуждается».
(Из письма А.М. Горького к А.С. Макаренко, 12 июля 1926 г.)
ТРИБЫ И КОВАЛЕВКА
Дорога от Штеповских хуторов до Полтавы, известная под названием харьковского
большака, считалась в 1921 — 1922 годах далеко не безопасной. С наступлением сумерек и
конные и пешие путники, направлявшиеся по ней в Полтаву, предпочитали остановиться на
хуторах, чтобы тронуться в дальнейший путь только с рассветом.
Сразу же за хуторами дорога, мощенная булыжником, входила в густой молодой лес, и
только за два — три километра от окраины города начинался открытый ее участок в пойме
Коломака. Вблизи от дороги не было никаких селений, и лишь в одном месте, в глубине леса,
виднелась крыша сторожки лесника.
Весной 1922 года мне пришлось побывать у этого лесника по делу об отводе одной
лесной делянки. Я рассчитывал заблаговременно возвратиться домой, в Полтаву, но
задержался и только на заходе солнца выбрался в обратный путь. Моим спутником был
старый кустарь-корзинщик, заготовлявший вблизи сторожки лозу.
Добравшись по узкой тропинке до харьковского большака, мы ускорили шаги, чтобы
поскорее миновать неприветливый лес. Мы шли уже минут двадцать, когда сзади
послышался шум мотора. Скоро нас обогнал легковой автомобиль. Шофер вел машину на
большой скорости, и на ухабах ее бросало из стороны в сторону. Напуганный вид одного из
пассажи-ров заставил встревожиться и меня и моего спутника.
— Не иначе, от кого-то удирают! — сказал корзинщик, и это было похоже на правду.
Когда уже кончился лес и старик несколько раз истово перекрестился, считая, что все
опасности миновали, наше внимание привлек грохот конной гарбы, доносившийся сзади. И
тут же послышался шум телеги, приближающейся спереди, со стороны Полтавы.
Мы решили на всякий случай сойти с дороги под откос. Скоро гарба, запряженная
парой взмыленных лошадей, пронеслась мимо. Человек десять ребят разного возраста с
вилами, палками, кольями в руках стояли и сидели в ней. Один из них, могучего
телосложения, воинственно держал оглоблю, на конце которой развевался кусок веревки.
Невдалеке от нас гарба поровнялась с телегой, едущей ей навстречу, и обе повозки тотчас
остановились. Сразу наступила тишина.
С телеги быстро соскочил мужчина средних лет в пенсне и громким голосом строго
спросил:
— Ребята, вы куда?
Стройный черноволосый парень весело ответил за всех:
— Вас отбивать ехали, Антон Семенович.
– 1 –
— Ну, на этот раз я и сам отбился. Поворачивайте, ребята, назад. А ты, Семен,
пойдешь со мной, расскажешь все, что у вас там произошло.
Телега тронулась, гарба потянулась за ней.
Ребята теперь весело разговаривали, бросив вилы, колья и палки на дно гарбы.
Оглоблю положили поперек повозки, и на ней восседал великан, поразивший меня своим
могучим телосложением. Теперь в нем не было ничего грозного и воинственного...
Мы поднялись по откосу на дорогу. Мой спутник сказал:
— Это ребята из колонии, которая вон там, слева от дороги, находится. А то — их
заведующий. Строгий-то какой! Ребята страсть как его боятся.
В моей памяти сразу всплыли многочисленные слухи, ходившие среди обывателей
Полтавы и о колонии и о ее заведующем. Говорили, что там восстановлены старые методы
воспитания, что там не признают никакой педагогики. Однако все соглашались, что
заведующий колонией, — бесспорно, талантливый человек, имеет большое влияние на
колонистов и они за него готовы идти «в огонь и в воду»...
Мне стало досадно, как это я сам не догадался, что за ребята ехали в гарбе и кем был
тот человек в пенсне. И я пожалел, что не обратил должного внимания на Макаренко,
личность которого не могла меня не заинтересовать.
Вскоре распространились слухи о последних событиях в колонии, связанные с тем,
что я видел на харьковском большаке.
Рассказывали, что инспектор полтавского Наробраза, арестовав Макаренко за
нарушение какой-то бюрократической формальности, выехал в колонию — назначить нового
заведующего. Ребята же, узнав об аресте Антона Семеновича, якобы избили инспектора и
заперли его в подвал, а сами, захватив наробразовский автомобиль, помчались в Полтаву и с
боем освободили своего «атамана». Возвратившись с воспитанниками домой, Макаренко с
позором выгнал инспектора, а автомобиль оставил у себя как трофей...
Желание узнать правду об этом происшествии и вообще о колонии и ее заведующем
не покидало меня.
Однажды, возвращаясь с охоты, я шел вдоль реки Коломак и на берегу заметил трех
мальчиков в одежде колонистов. Они сидели, свесив ноги с крутого обрыва, и ели арбуз.
Я подсел к ним и попытался было завести разговор об их житье-бытье, но по
односложным ответам ребят понял, что они относятся ко мне с недоверием.
Тогда я прямо спросил:
— Правда ли, что заведующего вашей колонией хотел арестовать какой-то начальник
из Наробраза, а вы, ребята, этого не допустили?
Старший из колонистов, вихрастый парнишка, весело переглянулся со своим
товарищем, которого он называл Цыганом.
— А вы разве не слышали, как было дело?
Я отрицательно покачал головой, и вихрастый паренек, с сожалением посмотрев на
меня, начал подробно рассказывать, «как было дело», испытывая видимое удовольствие от
воспоминания об этой славной истории.
...Как-то утром заведующий уехал в Полтаву, а около двенадцати часов в колонию на
автомобиле примчались два начальника. Позже ребята узнали, что это были инспектор
Наробраза Шарин и председатель губернской инспекции Черненко.
Шарин вызвал дежурного воспитателя Ивана Ивановича Поповиченко (Осипова) и
потребовал, чтобы тот провел его в кабинет заведующего. Там Шарин объявил, что Антон
Семенович Макаренко арестован и в колонию больше не вернется. Инспектор даже вскрыл
стол Антона Семеновича и начал вытаскивать оттуда бумаги. После такой «подготовки»
Шарин предложил остолбеневшему Ивану Ивановичу принимать колонию и подписать
соответствующий акт, который был уже заранее приготовлен.
Вертевшиеся возле кабинета ребята с молниеносной быстротой разнесли по колонии
известие об аресте Макаренко. Большая часть колонистов в это время работала в поле, а в
– 2 –
самой колонии оставались только малыши. Но среди них был кряжистый парень лет
пятнадцати — шестнадцати — Супрун (Бурун). По словам рассказчика, Супрун, вообще
говоря, считался тихим парнем, которого было не так-то легко вывести из себя...
Дежурный воспитатель еще не успел и слова сказать, как в кабинет Антона
Семеновича ворвались колонисты во главе с Супруном. Схватив Шарина за лацканы пальто,
Супрун начал с силой трясти его. Со всех сторон неслись негодующие крики:
— Куда вы упрятали нашего Антона?
Черненко попытался было помочь Шарину высвободиться из рук Супруна, но перед
ним вырос целый лес ребячьих кулаков, и он, решив, что в это дело лучше не вмешиваться,
начал пробиваться к двери, а вслед за ним стал пятиться и незадачливый Шарин.
Шофер, слышавший угрозы ребят, предусмотрительно завел машину и, когда его
пассажиры, отступавшие под натиском колонистов, вскочили в автомобиль, сразу же дал
полный ход. В это самое время возвращалась с поля пустая гарба, управляемая Семеном
Калабалиным (Карабановым), за нею шел отряд старших ребят. Еще издали они поняли, что
в колонии творится что-то неладное, и тотчас примчались к месту происшествия.
Но автомобиль уже отъезжал. Раздались крики:
— Упустили!
Семен Калабалин крикнул:
— Едем отбивать Антона!
И человек десять — двенадцать старших ребят, а среди них мои знакомцы —
