– Ясно, – разочарованно проговорила Оля.
– Но, ты знаешь, – Саше показалось опрометчивым терять такое знакомство, – если ты серьезно насчет крыс, то, когда надо будет, я тебе свистну. Договорились?!
– Хорошо! – согласилась Оля. – Я буду рада тебе помочь. – Саша отключился, она еще долго слушала гудки. Ей было все равно, каким словом он это назвал. Если из всего многообразия русского языка он выбрал слово «свистну», пусть «свистнет». Главное, что она все-таки будет ему нужна. Оля вспомнила, что когда-то на глаза ей попалась книжка «Сто выдающихся супружеских пар» или что-то в этом роде. Она смутно вспомнила начало: Женни Маркс, Мария Кюри, Софья Толстая… дальше не было времени почитать. «Надо будет разыскать эту книжку, – подумала Оля. – Наверное, в этом и есть настоящее счастье – быть полезной любимому человеку».
И в голове у Оли все встало на свои места. Она поняла наконец, чего она хочет в этой жизни: быть рядом. Главное, чтобы человек, которому она хочет посвятить свою жизнь, был бы великим, необыкновенным, не таким, как другие. Она стала бы ему помогать, беречь его, нянчить, создавать условия. Целый вечер Оля размышляла о том, не нужно ли ей бросить свой институт и не поступить ли на будущий год на биологический факультет. Ей не было жалко уже потраченных на обучение двух с половиной лет, ни маминых и папиных денег. Ее остановило лишь одно – то, что она ровным счетом ничего не понимала в биологии. Поэтому Оля решила все-таки получить образование там, где уже училась; да и с экономической точки зрения это было выгоднее – чем раньше она начнет работать, тем больше денег у ее милого будет на опыты. На следующий день Оля пошла в магазин «Медицинская книга» на Фрунзенской и скупила там всю имеющуюся литературу по вопросам наркозависимости.
* * *
Когда Азарцев вошел в мастерскую, Гриша сидел на корточках, с закрытыми глазами, привалившись спиной к печке. Услышав шаги, он встрепенулся:
– Уехали?
– Уехали. – Азарцев вздохнул. Внутри у него все дрожало – от напряжения и от гнева. Во что этот Николай втягивает его? То, чем они тут занимаются, самые настоящие бандитские терки. Уж меньше всего на свете Азарцев хотел бы быть причастным к какой-нибудь банде. Хватит с него Лысой Головы. Достаточно посмотреть на Юлию, как она лебезит перед этим косоглазым. И это Юлия! У которой девяносто девять процентов населения страны, включая и его, Азарцева, абсолютные идиоты, на которых даже не стоит обращать внимания.
Он подошел к Грише, так же как он, привалился спиной к печке.
– Ты знаешь этого человека, которого они сейчас увезли?
– Я никого не знаю. Слышал только, что это он посадил Славу в тюрьму.
– Каким образом?
Гриша помолчал, как будто оценивая, тот ли человек Азарцев, которому можно что-то рассказать. Потом поднял глаза, и Азарцев увидел в них жалость и страх. Возможно, такой же страх, который был и у него самого на сердце.
– Расскажи мне все, что знаешь, – попросил он.
Гриша все-таки не решался, но потом глубоко вздохнул и стал говорить – сбивчиво, торопливо:
– Слава был судебно-медицинским экспертом. Он после института работал в районе, где начальником милиции был этот… этот… эта гнида, гадина… – Азарцев видел, как бегают, перебирая одежду, Гришины пальцы со сломанными ногтями и ободранной на самых кончиках кожей. «Это у него от постоянной работы с камнем», – подумал он.
– …И, как я понял, он хотел, чтобы Слава дал поддельное заключение…
– И Слава дал?
– Слава не дал. И тогда этот… эта гнида сделала так, чтобы Славу посадили в тюрьму. Он сказал, что ему не нужны такие несговорчивые эксперты в районе. Славе дали восемь лет. И он отсидел полностью. – Гриша вздохнул. – У Славы были жена и ребенок. Маленький тогда еще. Они должны были получить квартиру. Квартиру не дали. И жена тоже ушла. Замуж, кажется, снова вышла. Славин сын теперь уже ходит в школу, но Славе не дают с ним видеться.
Азарцев тут же вспомнил Олю.
– Почему?
– Этот гад так подстроил, будто это Слава, наоборот, за деньги дал неправильное заключение. И еще его лишили права работать врачом. Теперь он здесь, на кладбище, а жена его вроде как говорит, что ее сын обойдется без общения с отцом-могильщиком. И самое ужасное, – Гриша смотрел на Азарцева глазами огромными, черными, страдающими, – что Слава в одиночку пьет.
Азарцев удивился:
– Слава пьет? – Когда они выпивали здесь, в мастерской, вечерами, Азарцев не замечал, чтобы кто-нибудь напивался.
– Он пьет, когда никто не видит, – сказал Гриша. – Но очень сильно.
– А ты откуда знаешь?
– Я иногда здесь ночую. Мне в мастерской лучше, чем дома. Дядя Николай, когда один остается в квартире, страшный. Он ходит из угла в угол, что-то бормочет, взмахивает руками… И я тогда сюда прихожу ночевать, а тут иногда бывает Слава. Он лежит прямо на полу. У печки. Он как бесчувственный тогда. Ничего не замечает.
– Николай тебя бьет? – почему-то спросил Азарцев.
– Нет, что вы! – Гриша взглянул испуганно. – Он меня очень любит. Говорит, я у него один остался. Что он меня никуда не отпустит от себя, что я ему как сын. Но мне почему-то все равно страшно. Мой отец был совсем другой. Он был настоящий. А дядя Николай… – Гриша помолчал. – Он как будто в кино снимается про Бэтмена…
Азарцев молчал, смотрел в угол.
– Вы не подумайте! – вдруг испугался Гриша. – Я всех люблю: и дядю Николая, и Славу, и Толика, и вас… Но, мне кажется, это все скоро закончится. И эта мастерская, и вот то, как мы все здесь живем… – Гриша вдруг гордо вскинул голову, повернулся и прямо и строго взглянул на Азарцева: – Но я никогда их не оставлю. Куда они пойдут, туда и я с ними.
Азарцев встал, походил из угла в угол.
– А почему Слава не может найти себе другую работу? На стройке, например? Почему обязательно надо ездить на экскаваторе по кладбищу?
– Он же здесь много зарабатывает, – сказал Гриша. – А денег нужно очень много. По-настоящему много, чтобы их не поймали. И чтобы выполнить то, что задумал дядя Николай. И чтобы здесь никто не лез в их дела. А Славу люди боятся. На кладбище-то уж точно боятся. Он как посмотрит…
– Как? – но Азарцев понимал, о чем говорит Гриша.
– Каждому ясно, что Славе жизнь не дорога.
Азарцев закурил. Он стал много курить в последнее время.
– Слушай, Гриша, – вдруг сказал он. Он как-то раньше к Грише относился несерьезно, а тут вдруг спросил. Очень захотелось ему узнать Гришино мнение. – А как ты думаешь, что в жизни важнее всего?
Гриша ответил быстро, как будто ответ так и сидел у него на губах:
– Чтобы тебя кто-нибудь любил. По-настоящему. Не один месяц или год, а всегда.
Азарцев переспросил:
