— Ну и зачем вам это было нужно? — спросила Алина.
— Я должен был посмотреть, — неопределенно ответил Гронский. Мысли его сейчас были явно где-то не здесь.
— И на кого же, боюсь спросить? — язвительно осведомилась Алина. — Если на девушку Галачьянца, то это вам удалось в полной мере. Преуспели, можно сказать.
Гронский, казалось, не заметил сарказма и продолжал широко шагать по лужам и мокрому гравию.
— Мне нужно было посмотреть на Машу, — сказал он. — Кстати, что вы о ней скажете? Как врач?
Алина пожала плечами.
— Пока у меня нет результатов клинических анализов, я мало что могу сказать. Разве только, что у девочки слабый ток крови и, возможно, какие-то сосудистые нарушения, но, патология это или нет, вот так сразу определить нельзя.
Гронский молча кивнул.
— Может, все-таки расскажете мне, что не так с Машей? — спросила Алина. — Вы ведь что-то знаете, правда?
— Правда, — ответил Гронский. — И я обязательно все вам расскажу, как только у вас будут результаты сегодняшних анализов, как и обещал. Просто я не хочу, чтобы мои слова каким-то образом повлияли на вашу объективность и непредвзятость, поймите меня правильно. А сейчас нам лучше немного поторопиться: сегодня у меня еще встреча с Мейлахом, а что-то подсказывает мне, что он не будет дожидаться, если я вдруг опоздаю.
* * *
Мягкий желтый свет десятками мерцающих огоньков рассыпается в стекле бутылок, и они сверкают, как праздничные игрушки на рождественской елке. Сумрак окутывает тесное пространство бара, и я почти ощущаю, как он прикасается к моим плечам, словно старое одеяло. Из двух колонок негромко и хрипло поет Армстронг: что-то про зеленые деревья и прекрасную жизнь. Я поднимаю стакан, вдыхаю аромат виски и делаю глоток. Жидкое торфяное пламя пробегает через гортань и согревает меня изнутри.
— Пожалуй, я выпью еще, — тихо говорю я, — плесни мне еще на два пальца, Мариша.
Ее улыбка расцветает мне навстречу, и глаза весело смотрят на меня из-под черной челки. Я дома. Я снова дома.
— Твое здоровье, Марина, — и я чуть приподнимаю бокал.
— Что ты сказал, Родион? Еще налить? — спрашивает меня Снежана.
Я отвожу взгляд от Марины. Фотография в черной траурной рамке стоит между бутылками с текилой и водкой. Марина и после смерти по-прежнему здесь, в баре, и встречает меня своей знаменитой улыбкой.
— Нет, Снежа, спасибо, — отвечаю я. — Это я так просто, сам с собой разговариваю.
Она внимательно смотрит на меня: большие глаза с влажной поволокой, блестящие полные губы, в глубоком декольте залегли теплые мягкие тени.
— Если что, только попроси, — говорит Снежана и выходит из-за стойки к столику в дальнем углу. Там, где в памятный вечер неделю назад сидели молчаливые серые пьяницы, сегодня сдержанно веселится компания полузнакомых мне гостей. Когда к ним подходит Снежана, голоса становятся громче и оживленнее, а резкие взрывы смеха чаще.
Колокольчик звякает над дверью ровно в то время, которое Мейлах назначил для встречи. Я оборачиваюсь. Вошедший вместе с порывом холодного воздуха человек более уместно выглядел бы на пороге лесной таверны лет триста назад, чем в дверях бара в центре современного города. Дождь намочил его длинные волосы, и они прилипли к черепу, как водоросли. Изможденное лицо заросло седеющей щетиной, чудое тело укутано в длинный черный плащ, похожий на армейский плащ-палатку, а на ремне через плечо висит старая потертая кожаная сумка, туго чем-то набитая и перехваченная веревкой. Человек затравленно оглядывается, словно забежал сюда в поисках спасения от неведомой опасности, но при этом не вполне уверен, что еще горшая беда не подстерегает его здесь.
Я делаю ему приветственный знак рукой, и он, еще раз оглянувшись по сторонам, подходит к стойке.
— Это вы мне звонили? — спрашивает он.
— Да, — говорю я и протягиваю ему руку. — Приятно познакомиться лично, Михаил Борисович.
Мейлах тоже протягивает руку, его глаза беспокойно бегают по сторонам, и, когда я пожимаю его холодную мокрую ладонь, он быстро отдергивает ее назад.
— Выпьете что-нибудь? — предлагаю я.
Его взгляд наконец останавливается. Я вижу, как заблестели его глаза.
— Да… наверное. Может быть, водки, — говорит он неуверенно.
— Вы можете выбрать, — подсказываю я.
— Тогда «Мартель», — говорит он уже тверже. — Сто грамм.
Снежана, с опаской поглядывающая на моего гостя, наливает ему коньяк и еще раз наполняет мой бокал виски. Мейлах одним глотком выпивает половину и сидит, глядя перед собой. Я молча жду. Не нужно давить: время, тепло и алкоголь сейчас гораздо важнее для установления контакта, чем слова и ненужные вопросы.
— Итак, вы ученый, — то ли спрашивает, то ли констатирует Мейлах.
— Мне больше нравится слово «исследователь», — отвечаю я.
— И вас интересуют мои работы, связанные с «Rubeus vinculum», — с той же интонацией произносит он.
— Именно так.
Он кивает, откашливается и делает еще один глоток.
— А что вы знаете об этой книге?
Я коротко рассказываю ему о своих изысканиях, умалчивая, разумеется, только об их причине. Он слушает, кивает, иногда задает уточняющие вопросы. Я чувствую себя как на каком-то странном экзамене, и оценка за него находится сейчас в распухшей старой сумке, перевязанной веревкой, что лежит на барной стойке перед Мейлахом. Пока я говорю, он допивает свой коньяк, и я взглядом прошу Снежану налить ему еще. Когда я рассказываю о связи между алхимией и вампиризмом, Мейлах чуть приподнимает брови и смотрит на меня с одобрительным интересом. Я вижу, что он уже немного расслабился, успокоился, согрелся, а разговоры на близкую профессиональную тему помогают ему почувствовать себя увереннее. Наконец я умолкаю.
— Неплохо, неплохо, — говорит Мейлах.
Он снова пьет и некоторое время сидит молча, потом проводит рукой по голове, убирая со лба намокшие редкие пряди, поворачивается ко мне и смотрит строго и серьезно.
— Мне очень приятно, что кто-то еще адекватно воспринимает те вещи, которые неразумному и слепому большинству кажутся небылицами. Удивительно, насколько люди не в состоянии отличить реальность от вымысла. Хотя чему удивляться — мы уже давно живем в ситуации культурного хосписа.
Он покачал головой.
— Вы неплохо изучили вопрос: несколько поверхностно, конечно, но самые главные вещи понимаете лучше, чем многие из моих коллег, по недоразумению называющиеся учеными. Тем не менее, вы еще не знаете очень многого из того, что касается «Rubeus vinculum» и что находится вот здесь, — он похлопал ладонью по потертой коже сумки.
Глаза Мейлаха блеснули.
— Когда прочтете это, то будете знать почти все. Вы узнаете, когда была написана эта книга, кем, при каких обстоятельствах и многое другое. Но прежде, чем передать вам эти материалы, я должен рассказать историю моей работы. Я хочу, чтобы вы четко осознавали, на что идете, взявшись продолжить мои труды.
Я молчу и жду, надеясь только, что Мейлах расскажет мне свою историю раньше, чем коньяк, согревший его и подаривший дар речи, лишит его возможности этим даром пользоваться.
— Все началось чуть больше двух лет назад. Как вы, наверное, знаете, я специализировался на изучении средневековой прозы: рыцарские романы, городская литература, отчасти фаблио. В современном литературоведении, особенно западноевропейском, очень сложно сделать какое-либо серьезное открытие. Это как в географии: эпоха великих путешествий давно прошла, мир изучен, нанесен на карты, и приходится довольствоваться либо топтанием по давно уже известным территориям либо находить маленькие пятачки неисследованных земель, на которые в свое время никто не обратил внимание. Я решил написать работу по малоизвестной повести начала 14 века, относящейся к своду английской средневековой литературы, хотя автор ее и заявлял себя ирландцем. Повесть называется «Хроники Брана», и это название явно более позднее, а сам автор, скорее всего, никак не озаглавил свой труд. Небольшое такое произведение, которое не удостаивалось пристального внимания литературоведов и даже не переводилось на русский язык, но довольно любопытное. Оно написано от первого лица, что является редкостью для того периода и подчеркивает достоверность описываемых событий, а по жанру напоминает отрывок из рыцарского романа, с элементами того, что принято называть фантастическим, а я называю «редко встречающимся в повседневной жизни». Собственно, именно из-за элементов такой фантастики «Хроники Брана» удостоились только нескольких статей, в которых были оценены как незначительные по своим художественным достоинствам, сомнительные по достоверности и написанные неизвестным автором, подражавшим более известным образцам литературы своего времени. Я не буду пересказывать содержание: вы все прочтете сами. Я сделал перевод — осмелюсь предположить, что очень неплохой перевод! — и обратил внимание на одну важную деталь: в повести упоминается некая книга, судя по всему, алхимический трактат, в котором изложены достаточно оригинальные взгляды на совершенный эликсир и методологию его создания, связанную не только с герметическими практиками, но и с черной магией. Упоминалось там и понятие «ассиратум». Мне показалось интересным попробовать найти этот трактат: ведь, если он окажется реально существующей книгой, это поможет совершенно иначе взглянуть на достоверность описываемых событий в «Хрониках», а это уже открытие. Маленькое, но тем не менее.
