Инна гнала машину от города к Хвойному Бору мимо знакомых полей. Поля остались почти такими же, как прежде, лишь в одном месте неподалеку от дороги выросла группа вымазанных глиной развалюх. И вот там, на фоне глинобитной стены Инна заметила фигуру девочки.
— Тата!
Визгнув колесами по дорожному покрытию, машина остановилась. Инна заторопилась к хутору. Она уже видела, что ошиблась, приняв на скорости чужую девочку за свою дочь. Возраст, конечно, одинаковый, и косичка похожа, а так, сразу заметно, что девчушка из другого мира. Разве стала бы Тата носить такую хламидку… Но все же, Инна подошла, чтобы удостовериться наверняка. Девочка настороженно следила за ней.
Инна улыбнулась.
— Ну, здравствуй, — сказала она, — что букой смотришь? Не бойся, я тебя не съем…
Инна понимала, что девочка не слышит ее, но уйти, оставив ребенка испуганным, не могла. Иначе, какой она к черту врач? Поэтому она продолжала говорить, ориентируясь больше на жесты, выражение глаз, чем на бесполезные слова и интонации.
— Что же мне тебе подарить? Подарка ты взять не сумеешь, значит, его для тебя как бы и нет.
Инна порылась в сумочке, нашла блокнот и карандаш, быстро нарисовала на чистой странице большого улыбающегося кота. Страха в глазах у девочки уже не было, она завороженно следила за движениями грифеля. Потом протянула руку и, ткнув пальцем сквозь блокнот, произнесла что–то.
— Правильно, это киса, — согласилась Инна. — Знаешь что, давай сделаем так: я оставлю тебе рисунок, пусть он лежит здесь, а ты, когда захочешь, будешь приходить и смотреть…
Инна вырвала из блокнота лист, положила его на землю, прижала камешками так, чтобы его не унесло ветром. А подняв голову увидала в нескольких шагах перед собой четверых клоунски разодетых людей. Трико из разноцветных лоскутов, пестрые куртки с разрезанными рукавами, собранными бантами — не хватало лишь трехрогих колпаков с бубенчиками. Зато немытые руки крепко сжимали древки страшных полукопий–полутопоров.
«Ландскнехты — вот это кто», — вспомнила Инна.
Один из ландскнехтов, судя по пышности наряда — главный, произнес какую–то тираду, указывая на Инну. Девочка слушала, прижавшись к стене, потом бросилась бежать.
Еще бы не испугаться таких монстров! — Инна выпрямилась.
— Зачем ребенка пугаете? — сердито сказала она.
Солдаты уже бежали на нее, и один резко и без размаха ткнул концом алебарды ей прямо в лицо. Инна отшатнулась. Отшарканное камнем лезвие прошло сквозь голову, не причинив ни малейшего вреда, но вид его был невыносимо страшен и инстинктивно заставлял уклоняться.
— Что вы делаете?! — крикнула Инна, но стражники уже пробежали мимо и сквозь нее. Они гнались за девочкой.
За углом открылся двор, мощеный вбитыми в утоптанную землю плоскими камнями. В открытом очаге тлел огонь, на котором исходил паром черный котел, темнели провалы распахнутых дверей, где никого не было, но какой–то явно ощутимый вихрь подсказывал, как быстро пробегали только что через эти проемы спасающиеся жители. Не успели скрыться только двое: девочка, которой было слишком далеко бежать, и древний старик — не седой даже, а изжелтевший от времени словно старая бумага. Девочка пробежала едва полпути, а старик неожиданно сильно поднялся, угрожающе подняв руку с зажатой в кулаке вычурной резной палкой.
Дальнейшее произошло мгновенно, но для Инны это мгновение показалось черной застывшей вечностью. Топор алебарды обрушился на затылок девочки, на чепчик, из–под которого смешно торчала перевитая шнуром косица. Удар второго убийцы свалил старика.
Инна упала на колени рядом с тем, что полминуты назад было живым ребенком. Она видела, что ничем не может помочь, даже если бы девочка была здесь, а не в своем злобном времени, даже если бы здесь было оборудование ее клиники, все равно уже ничем нельзя помочь, и остается только раскачиваться и выкрикивать:
— Звери… звери!..
Командир ландскнехтов, еще не отерший с алебарды кровь, повернулся, широко осклабился, расстегнул свои дурацкие штаны и, глядя в глаза Инне, начал мочиться на нее.
Солнце на оба мира было одно. Когда оно опускалось, сумерки равно сгущались повсюду, разве что в одном из миров шел дождь, и тогда там было темнее. Однако, и в санаторном Хвойном Бору, и на мозглом от близкого дыхания трясины Буреломье вторые сутки держалась дивная погода.
Солнечный круг, коснувшись земли, уплощался, словно размазывался перед тем, как провалиться под землю. Небо было еще синее, почти дневное, но под деревьями быстро сгущалась темнота, и костер, до этого почти незаметный, становился центром, к которому невольно тянулся взгляд. Отблески огня влажно змеились в глазах коров, отъевшихся на некошенной траве и устало пережевывающих проглоченное за день. Кристиан с Теодором сидели у самого огня, где смолистый дым немного усмирял комаров, особенно злых в это время года. Кристиан деревянной ложкой помешивал в котелке, висящем над углями.
— Грибов поленился побольше набрать? — попенял он племяннику.
— Они червивые все, — оправдывался Теодор. — Эти, из дома, знаешь, сколько грибов отыскали — я резать не успевал, а все червивые. — Теодор вдруг засмеялся. — А я ихний гриб нашел. Стоит такой ядреный, уж точно без червей, а взять нельзя. Так я подозвал там одного — пухленький который, и показал, где гриб. А он сорвать не сумел, только переломал зря…
— Маленький еще.
— Кристиан, а в самом деле, чего они такие? Я думаю, может мы ангелов стали видеть и души мертвых. Народу за столько лет на свете жило тьма–тьмущая, потому и город у них огромадный. Дома, видал какие? И не валятся, потому что их тоже нет, а есть одно помрачение чувств.
— Ты бы меньше к священнику ходил, — посоветовал Кристиан. — Голова бы спокойней была. Ангелы все в белом и с крыльями. И пола у них никакого нет, потому что духам не положено. А тут сразу видно, где мальчишки, где девочки. И хозяйку их видел? Красивая.
— А чего у нее столько детей? Она же молодая.
— Чудак ты, она и вовсе не замужем, кольца–то нет! Дети не ее. Видел, сколько их вчера было? Целый выводок, а сегодня всего четверо — остальных мамки забрали. Она просто возится с ними, вот как Рада с вами.
— Скажешь тоже. Рада порченная, а то бы она давно замуж вышла. А эта — сам же сказал — красивая. Она все–таки ангел. Я видел — она детей кормила, и себе тоже положила, но есть не стала.
— С девушками так бывает, — философски заметил Кристиан.
— Жаль, если это не души умерших, — сказал Теодор. — Маму бы увидели…
В доме открылась дверь, на улицу вышла Гелия. Подошла поближе, смущенно улыбнулась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
