В связи с некоторыми осложнениями в украинизации войск и неопределённости позиции Временного Правительства и высших военных властей, дававших Украинскому Войсковому Генеральному Комитету разрешение, вопреки полученным мною непосредственно от Керенского директивам по этому вопросу, я выехал в ставку Верховного Главнокомандующего в конце июля месяца.
Верховным Главнокомандующим был тогда Корнилов.
Несколько дней пробыл я в ставке, и только урывками удавалось поговорить с ним.
Встреча наша носила дружественный характер. Он вспомнили о давней нашей совместной службе, давних годах.
Нам не пришлось говорить с ним по вопросам внутренней политики, о задачах таковой. Думается, он просто слишком далеко стоял в течение всей своей жизни от политики и был вдали от неё и теперь.
Но о войне и вопросах армии говорил он много.
Он считал войсковые комитеты полезными учреждениями и на них возлагал большие надежды, как на организующую в настоящих условиях нашей жизни силу. И он рассчитывал, что при сотрудничестве войсковых начальников с Комитетами можно рассчитывать восстановить нарушенный несколько порядок войсковой жизни.
Но для этого, по его мнению, настоятельно необходимо возможно скорее этим Комитетам придать определённую форму. Необходимо сделать так, чтобы в положениях о Комитетах были точно указаны, как сумма прав, так равно и круг обязанностей данного комитета. Но мало того, необходимо вместе с тем установить определённую ответственность для членов комитета за невыполнение своих обязанностей, равно как и за превышение своих прав.
Возразить что-либо против этого было трудно, так как именно отсутствие определённых норм жизни войсковых комитетов было часто причиной крупных недоразумений во многих случаях.
А забота о внесении нужного порядка в войсковую жизнь для него, поставленного во главе войск, стоящих на защите чести родины и охране свободы, было делом первостепенной важности.
Я уехал в Петроград в начале августа всё до тем же делам и оттуда возвратился домой, в Киев, не заезжая уже в ставку Верховного.
С тех пор я не видался с Корниловым.
Во время моего пребывания в ставке, при встречах с Корниловым и штабом, а также с комиссаром при Верховном Главнокомандующем Филоненко, слышать что-либо, хотя бы в виде намёка, об ожидающихся выступлениях, мне не пришлось. Равным образом, и при свидании с Керенским и Савинковым в Петрограде не пришлось слышать чего-либо, дающего основание предполагать, что в недалёком будущем разыграются крупные события.
27 августа (9 сентября) вечером предполагался митинг в городском театре, устраиваемый военно-республиканским клубом в виде чествования полугодовщины революции для подведения итогов прожитого полугодия. Меня пригласили выступить на этом митинге.
Став командующим войсками я не порвал связи с той газетой, в которой работал до отъезда заграницу и в которой возобновил работу по возвращении. Я продолжал быть сотрудником "Киевской мысли".
Днём мне звонят из редакции по телефону и сообщают содержание телеграммы Керенского по поводу выступления Корнилова: "Мы предполагаем прочитать эту телеграмму сегодня вечером на митинге".
-- Как получена Вами эта телеграмма? -- спешу задать я вопрос.
-- Она по телефону передана в Москву, а оттуда нашим корреспондентом по телеграфу нам.
-- Так подождите её публиковать. Я переговорю сегодня по прямому проводу с Петроградом и постараюсь выяснить вопрос. Не нужно вселять напрасную тревогу.
Вечером, вместе с комиссаром Кириенко, мы пошли на телеграф.
Тщетно добивались мы связи со ставкой. Не менее тщетно -- с Юго-Западным фронтом. Трудно было войти в связь с Петроградом, но, наконец, удалось. После переговоров с политическим отделом Военного Министерства выяснилось, что телеграмма действительна, и что такое объяснение Керенским опубликовано. Каких бы то ни было подробностей узнать не удалось.
В той форме, как изложено в телеграмме, наличность мятежа не оставляло сомнений. Было ясно, что генерал Корнилов предложил Временному Правительству сдать власть, а для подкрепления требования были высланы войска.
Получив подтверждение телеграммы, уже поздно вечером, около одиннадцати часов, пришёл я в театр, где публика была предупреждена о каких-то важных известиях, за которыми я сам пошёл на телеграф. Понятно нетерпение публики при моём появлении.
Я прочёл телеграмму и затем в краткой речи выразил уверенность, что революционная демократия не даст возможности контрреволюционному заговору, откуда бы он ни исходил, нанести удар свободе. Уверенность в гарнизоне была полная, и не было никаких сомнений, что Киев не пойдёт по пути контрреволюции. 06щий взрыв энтузиазма был ответом на мою речь и доказывал справедливость моей уверенности.
И в самом деле, Киев ничем не проявил себя в смысле враждебном новому строю.
На этом митинге присутствовал комиссар Юго-Западного фронта Иорданский. И так как были основания думать, что главнокомандующий Юго-Западным фронтом примкнул к движению, то Иорданский решил ехать в ставку главнокомандующего в Бердичев не по железной дороге, а в автомобиле через Житомир. Он уехал на следующий день утром и должен был из Бердичева говорить со мной по прямому проводу. Но к вечеру ему не удалось прибыть в Бердичев, так как он задержался в Житомире. Ему пришлось сделать некоторые аресты в Житомире и затем уже прибыть в Бердичев.
В общем, то, что называлось мятежом генерала Корнилова, было ликвидировано очень быстро и без больших затруднений.
Трудно сказать теперь веское слово по поводу этого трагического эпизода нашей жизни. Трудно дать надлежащую оценку этому выступлению. Ещё труднее быть совершенно беспристрастным.
Те сведения, которые доходили до общего сведения по газетам, те сведения, которые я получал, как Командующий Войсками, говорят, во-первых, о том, что многое в этом выступлении покрыто непроницаемой ещё тайной, и что этот крупный эпизод русской революции ждёт своего историка, а, во-вторых, о том, что никакие контрреволюционные выступления, хоть сколько-нибудь напоминающие возврат к старому, не опасны для дела революции: слишком недовольны все старым, чтобы поддерживать устремления в ту сторону.
Я сказал, что в Бердичеве и Житомире были арестованы генералы высшего командования. Их участие вызвало на Юго-Западном фронте такое негодование, что их хотели там же судить военно-революционным судом. Много труда и усилий пришлось употребить всем, чтобы не совершить этой несправедливости. Нельзя за одно и то же дело судить участников отдельно от главного виновника.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
