— «Вина, дорогой Брут, лежит не на звездах, а на нас самих, поскольку именно мы и есть жалкие и презренные существа».
Оживившись, Мирна снова подалась вперед.
— Именно так. Вина лежит на нас самих, и только на нас. Это не судьба, не наследственность, не неудачное стечение обстоятельств, и уж, конечно, не мама и папа. В конце концов, все сводится только и исключительно к нам и к тому выбору, который мы делаем. Но… — глаза у нее блестели, она буквально дрожала от возбуждения, — самое замечательное состоит в том, что и решение проблем принадлежит нам же. Мы, и только мы способны изменить собственную жизнь, повернуть ее на сто восемьдесят градусов. Получается, что все годы, проведенные в ожидании кого-то, кто сделает это вместо нас, — это время, потраченное впустую. Я очень любила разговаривать на эту тему с Тиммер. Вот это была по-настоящему умная женщина. Мне так ее не хватает. — Мирна откинулась на спинку кресла. — А большинство людей просто не хотят этого понять. Мы сами виноваты в своих ошибках, бедах, просчетах и несчастьях, но и избавиться от них мы можем только сами. В этом и заключается милость Божья.
— Но это значит, что этим людям придется признать некоторую свою ущербность и даже неполноценность. А разве большинство несчастливых людей не винят в этом других? Вот почему эта строчка из «Юлия Цезаря» кажется такой пугающей и ужасающе откровенной. Кто из нас готов открыто признать, что проблема заключается в нем самом?
— Вы попали в самую точку.
— Вы упомянули Тиммер Хедли. Какой она была?
— Я познакомилась с ней, когда ее жизнь близилась к концу. Я ведь не знала ее, когда она была здорова. Тиммер была умной и славной женщиной, во всех смыслах. Всегда опрятно одетая, ухоженная, элегантная, постоянно пребывающая в ровном расположении духа. Она мне нравилась.
— Вы ухаживали за ней, когда она болела?
— Да. Я сидела у ее постели в тот день, когда она умерла. Я принесла с собой книгу, чтобы почитать ей, но она захотела взглянуть на старые фотографии, поэтому я достала ее альбом, и мы вдвоем стали просматривать его. Там была и фотография Джейн, сделанная, наверное, сто лет назад. Ей в ту пору было лет шестнадцать, может, семнадцать. Тиммер не любила ее родителей. Она называла их холодными и расчетливыми карьеристами, упорно стремящимися подняться по социальной лестнице.
Внезапно Мирна спохватилась и умолкла, хотя видно было, что она явно собиралась добавить кое-что еще.
— Продолжайте, — поощрительно сказал Гамаш, пытаясь вызвать ее на откровенность.
— Это все, — заявила Мирна.
— Нет, это не все, что она говорила. Расскажите мне.
— Я не могу. Она находилась под воздействием морфия, и я знаю, что она никогда не сказала бы ничего подобного, если бы пребывала в здравом уме. Кроме того, это не имеет никакого отношения к смерти Джейн. Это случилось более шестидесяти лет назад.
— Знаете, что самое странное в убийстве? То, что оно нередко совершается через много лет после того, как мысль о нем пришла кому-то в голову. Что-то происходит, и это что-то неизбежно приводит к смерти спустя целые десятилетия. Дурное семя посажено. Это похоже на старые фильмы ужасов, снятые на студии Хаммера, в которых монстр не бежит, никогда не бежит, а просто идет. Не останавливаясь, не замедляя ходьбы, не испытывая сострадания и не думая ни о чем, просто идет к своей жертве. Это очень похоже на убийство. Оно начинается задолго до того, как совершается собственно действие, претворяющее его в жизнь.
— Я все равно не расскажу вам того, что говорила Тиммер.
Гамаш знал, что сможет убедить ее, если очень постарается. Но для чего? Если лабораторные исследования снимут подозрения с Крофтов, тогда он вернется к ней, это несомненно. Но пока что она права. Ему не нужно знать, что сказала Тиммер, хотя, Господь свидетель, очень хотелось бы.
— Вот что я вам скажу, — ответил он. — Я не буду настаивать. Но в один прекрасный день я могу снова попросить вас об этом, и тогда вам придется рассказать мне все.
— Это справедливо. Если вы снова попросите меня, тогда, конечно, я расскажу, что сказала Тиммер.
— У меня есть еще один вопрос. Что вы можете сказать о мальчишках, которые швырялись навозом?
— В детстве мы все совершаем необдуманные, жестокие поступки. Я помню, как однажды зазвала соседскую собаку и заперла ее у себя дома, а потом сказала маленькой девочке, что ее собаку увез человек, отлавливающий бродячих собак, и убил. Мне до сих пор иногда снится ее лицо, и тогда я просыпаюсь вся в поту, с бешено бьющимся сердцем. Лет десять назад я узнала, где она живет, и пошла к ней, чтобы извиниться, но к тому времени она погибла в автокатастрофе.
— Вы должны простить себя, — сказал Гамаш, приподнимая с колен «Бытие».
— Вы правы, конечно. Но, быть может, я не хочу этого делать. Может быть, я не хочу утратить это чувство вины. Мой собственный, личный ад. Жуткий и страшный, но мой. Временами я бываю ужасно упрямой. И местами тоже. — Она рассмеялась, смахивая невидимые крошки с халата с поясом.
— Оскар Уайльд говорил, что нет греха страшнее глупости.
— А что вы думаете об этом?
У Мирны загорелись глаза. Она явно обрадовалась такому повороту разговора, когда в центре внимания оказался он. Старший инспектор ненадолго задумался.
— Я делал ошибки, которые позволили преступникам отнять еще несколько жизней. А теперь, оглядываясь назад, понимаю, что каждая из этих ошибок была глупой. Поспешный вывод, неверное предположение, которого я придерживался слишком долго. Всякий раз, когда я делаю неправильный выбор, общество подвергается опасности.
— Вы извлекаете уроки из своих ошибок?
— Да, учительница, я хорошо усваиваю эти уроки.
— Тогда вам больше не о чем сожалеть, полицейский. Я предлагаю вам сделку. Я прощу себя, если вы, в свою очередь, тоже простите себя.
— Договорились, — согласился Гамаш и пожалел, что на самом деле не все так просто.
Через десять минут Арман Гамаш уже сидел за столиком в бистро, поглядывая в окно на деревушку Три Сосны. Он взял у Мирны книгу, но это было не «Бытие» или «Утрата». Она выглядела удивленной, когда он положил книгу перед ней на прилавок. А теперь он сидел и читал ее, перед ним стоял бокал «чинзано» и крендельки с солью на блюдечке. Время от времени он поднимал голову, бросая взгляд на деревню и обступивший ее со всех сторон лес. Облака поднимались и таяли, в небе загорались яркие отблески вечернего заката, освещавшие вершины гор, которые окружали деревушку. Раз или два он пролистал книжку в поисках иллюстраций. Найдя то, что искал, он загибал уголки страниц и продолжал чтение. Это было очень приятное времяпрепровождение.
Манильский конверт, брошенный на столик, заставил его вернуться к действительности.
— Отчет о вскрытии. — Коронер Шарон Харрис опустилась рядом с ним и заказала себе выпивку.
Гамаш отложил книгу и взял в руки бумаги. Через несколько минут он спросил:
— Если бы стрела не попала ей в сердце, она все равно убила бы ее?
— Если бы она прошла рядом с сердцем, то да. Но, — тут доктор Харрис наклонилась над столом и развернула отчет так, чтобы он мог лучше его видеть, — ей выстрелили прямо в сердце. Понимаете? Тот, кто сделал это, наверняка прекрасный стрелок. Это не просто случайность.
— Подозреваю, мы придем именно к такому заключению, то есть, что это была как раз случайность. Несчастный случай на охоте. Он будет не первым в истории Квебека.
— Вы правы, конечно. Каждый охотничий сезон происходит масса несчастных случаев, но с ружьями. А вот насчет стрел я не уверена. Чтобы попасть прямо в сердце, нужно быть чертовски хорошим охотником, а хорошие охотники нечасто совершают подобные ошибки. Только не лучники. Это не обычная деревенщина.
— К чему вы клоните, доктор?
— Я всего лишь хочу сказать, что если смерть мисс Нил произошла в результате несчастного случая, то у охотника, должно быть, очень плохая карма. В качестве судебно-медицинского эксперта мне пришлось расследовать достаточно много несчастных случаев на охоте со смертельным исходом, но ни в одном из них не был замешан хороший стрелок из лука.
— Вы хотите сказать, что если это сделал хороший охотник, то он сделал это умышленно?
— Я повторяю, что это дело рук хорошего стрелка из лука, а такие люди, как правило, не совершают подобных ошибок. Выводы вы можете сделать сами. — Она тепло улыбнулась ему и кивнула посетителям за соседним столиком. Гамаш вспомнил, что она — местная жительница.
— У вас дом в Клегхорн Холт, правильно? Это далеко отсюда?
— Примерно двадцать минут езды на машине в сторону Аббатства. Я хорошо знакома с Тремя Соснами благодаря журналу искусств. Здесь живут Питер и Клара Морроу, так ведь? Вон там, по-моему? — Она показала рукой в окно через площадь на домик из красного кирпича.
