Венчание состоялось за день до Рождества, в шесть часов вечера, в соборе Святого Люка на углу улиц Норт-Прайор и Хьюстон. Венчал их преподобный Чарльз Беквит, двоюродный брат епископа. Иеремия и Камилла обменялись обетами в присутствии сотен знакомых Бошанов. Еще несколько сот человек получили приглашение на торжественный прием, устроенный в гостинице, где остановился Иеремия. Поэтому Терстону не составило труда через некоторое время незаметно уйти с собственной свадьбы и привести Камиллу в номер, в котором уже находились ее вещи. Здесь им предстояло провести ночь.
На следующий день их ждали к ленчу родители невесты, а вечером они должны были сесть на нью-йоркский поезд. Добравшись наконец до номера Терстона, и Камилла, и Иеремия едва держались на ногах. Обоим этот день показался длиннее двух развеселых предыдущих недель. Боже, сколько развлечений! А во время ленча они даже Рождество успели отпраздновать – правда, немного раньше срока. Никогда еще Иеремия так не веселился...
Теперь он смотрел на свою миниатюрную невесту, в изнеможении лежавшую на обитой розовой тканью кушетке в роскошном подвенечном платье из кружевной ткани цвета слоновой кости. Окинув Камиллу взглядом, Терстон в который раз подумал, как много она для него значит. Он ждал ее полжизни, но нисколько не жалел об этом. Она стоила этого ожидания, стоила всех потрясений, которые ему пришлось испытать раньше, всех разочарований, долгих лет одиночества... В конце концов, ради нее стоило причинить боль Мэри-Эллен. Ничто на свете не заставило бы его отказаться от женитьбы на Камилле. Он обожал Камиллу и не сомневался, что она будет прекрасной женой: утонченной, кокетливой, но пламенной и страстной. Однако сейчас обессилевшей Камилле, в подвенечном платье лежавшей на кушетке, было не до страсти. На ее лице читалась безмерная усталость. Позади остались две недели бесконечных празднеств, и Иеремия начинал беспокоиться, как бы его возлюбленная не заболела от перенапряжения. Однако больной Камилла не выглядела. Она скорее напоминала набегавшегося до изнеможения ребенка.
– Как ты себя чувствуешь, любимая? – Терстон опустился возле нее на колени, взял ее за руку и поцеловал в ладонь, заставив Камиллу улыбнуться.
– Я так устала, что не могу пошевелить пальцем.
– Неудивительно. Может, позвать служанку?
Их взгляды встретились, и ему понравилось выражение ее глаз. В последние дни Камилла часто говорила много лишнего, обсуждая дорогое платье, купленное отцом на свадьбу, или огромный бриллиант, который подарил ей Иеремия в день помолвки. Однако сейчас, посмотрев ей в глаза, Терстон почувствовал, что его душа наполняется радостью: взгляд девушки говорил о любви, радости и доверии. Она уделяла чрезмерное внимание деньгам только потому, что так ее воспитал отец. Но Иеремия понимал: стоит Камилле провести какое-то время в долине Напа, как она привыкнет к простым удовольствиям – гроздям из собственного виноградника, посаженным Ханной цветам. И даже если дом в Сан-Франциско покажется ей настоящим дворцом, главным в нем будет не роскошь, а то, что он выстроен в честь безмерной любви к ней. Дом станет памятником их любви. Иеремия собирался сказать об этом сразу, как только она его увидит. Впервые в жизни Терстон почувствовал себя полностью удовлетворенным, и теперь при взгляде на изящную, миниатюрную невесту в подвенечном платье ему казалось, что его сердце вот-вот разорвется от невиданного счастья.
– Ну, миссис Терстон... Как вам нравится это имя? – Иеремия поцеловал запястье Камиллы.
Что-то дрогнуло у девушки внутри, заставив ее сладострастно улыбнуться. Камилла не могла пошевелиться, но все же ей хотелось, чтобы он находился поблизости. Она никогда не уставала от его близости: один только взгляд на Иеремию заставлял ее изнывать от желания. Камилла и не подозревала, что способна на такое. А ведь Иеремия Терстон уже не молод... Она была тайно уверена, что выйдет замуж за какого-нибудь ужасно элегантного молодого человека – может быть, за француза из Нового Орлеана или за кого-нибудь из тех парижских графов, с которыми ее обещал познакомить отец... В крайнем случае за богатого нью-йоркского банкира с дымчатыми глазами... Но Иеремия оказался гораздо красивее всех тех, о ком она втайне мечтала. В нем чувствовалась суровая мужественность, которая всегда нравилась ей, но сейчас вызывала легкий страх. Камиллу ужасно тянуло к Иеремии. Что бы там ни говорила кузина, она не могла поверить, будто он собирался сделать с ней что-то отвратительное. В его глазах светилось то же чувство, с которым он смотрел на нее в первый день их знакомства. Камилле захотелось раздразнить его, заставить вспыхнуть от страсти, и она сделала то же, что тогда: поцеловала его в шею, потом в ухо и наконец в губы. Иеремия потянулся к ней. Не говоря ни слова, он начал расстегивать пуговицы на рукавах ее платья, обнажил молочно-белые руки и осыпал их поцелуями. Вслед за этим, сняв подаренное им тяжелое жемчужное ожерелье, Иеремия принялся за бесчисленные крохотные атласные пуговки, усыпавшие перед платья. Его взору открылась изящная ложбинка между грудями, прикрытая великолепной нижней рубашкой из тонкого атласа. А вот и кружевной корсет... похоже, он хорошо разбирался в женском белье. Вскоре ничто не мешало ему любоваться прекрасным юным телом. Камилла предстала перед ним во всей красе, нисколько не стесняясь своей наготы. На ней оставались лишь шелковые чулки кремового цвета. Иеремия снял их один за другим, а потом быстро сбросил с себя одежду, благодаря небо за то, что Камилла не испытывает ни малейшего признака застенчивости. Откровенность и смелость этой девушки восхищали его. Прикосновения губ и рук Иеремии доставляли ей такое наслаждение, о котором она и грезить не смела... «Кузина ошиблась... ошиблась...» – мельком подумала Камилла, застонав от удовольствия.
Все было так, как она мечтала. И даже тогда, когда Иеремия бережно положил девушку на постель, раздвинул ей ноги, лаская сначала языком, потом пальцами, и наконец вошел в нее со всей силой неудержимого желания, наконец-то вырвавшегося на свободу, она вскрикнула не от боли, а от наслаждения... Он заставил девушку содрогнуться от сладостной муки, о которой та и не мечтала, а она заставила его испытать блаженство столь возвышенное и чистое, что он едва не застонал в ее объятиях, в изнеможении спрятав лицо у нее на груди...
С трудом подняв голову, Иеремия посмотрел на лежавшую рядом Камиллу и с радостью убедился, что она чуть ли не мурлычет от удовольствия. Боль, которой она так боялась, беспокоила ее совсем недолго. Благодаря искусству Иеремии она почти не обратила на нее внимания. Он нежно прошептал ей на ухо:
