Таким образом, начало дуэли могло быть вполне заурядным. Как мы знаем, порой для поединка достаточно было задеть бретера или просто поглядеть на него дерзким взором. Но драгунский капитан предлагает действовать, с точки зрения «порядочного человека», совершенно непозволительно: «Вызовет на дуэль: хорошо! Все это – вызов, приготовления, условия – будет как можно торжественнее и ужаснее, – я за это берусь: я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам обещаю, что Печорин струсит, – на шести шагах их поставлю, черт возьми!»
Такие условия нельзя назвать обычными. В большинстве случаев расстояние между барьерами равнялось 10–12 шагам, шесть – это тот минимум, на котором промахнуться даже неопытному стрелку почти невозможно. По показаниям Мартынова, они с Лермонтовым стрелялись так: «Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону еще по десяти».
Если бы Печорин не хотел рисковать жизнью, он мог бы разоблачить сговор при свидетелях и отказаться стреляться с человеком, который ведет себя неблагородно, и никто не посмел бы обвинить его в трусости.
Однако Печорин, душу которого наполняет «ядовитая злость», выбирает другую линию поведения. «Берегитесь, господин Грушницкий! – говорил я, прохаживаясь взад и вперед по комнате. – Со мной этак не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка!..»
Злость эта вызвана не замыслом капитана, ведь он для Печорина не ровня, не comme il faut. Иное дело Грушницкий. При всей нелюбви к нему Печорин все же надеется, что тот не согласится участвовать в бесчестном деле («Если б Грушницкий не согласился, я бросился б ему на шею»). Но тот «важно» изъявляет свое согласие и поэтому подлежит наказанию.
Невольно напрашивается сопоставление Печорина с Онегиным. Пушкинский герой убивает друга словно автоматически, подчиняясь требованиям дуэльного кодекса.
Совсем иначе ведет себя Печорин. С первой же встречи с Грушницким он понял его претенциозность и признался самому себе, что Грушницкий ему несимпатичен. Наблюдая за развитием отношения Грушницкого к Мери, Печорин уверенно прогнозирует все этапы этого романа и из-за «скуки» собирается направить «сюжет» по другому руслу. «Завязка есть! – закричал я в восхищении, – об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится об том, чтоб мне не было скучно».
Сам Печорин ни одного из принципов поведения «порядочного человека» не нарушает, хотя на окружающих он смотрит сверху вниз и уверен в своем праве манипулировать людьми. «Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие – подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха – не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, – не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость».
Более того, Печорин проговаривается: «…есть минуты, когда я понимаю Вампира…» Однако то, что приличествовало романтическому герою, в реалистическом персонаже воспринимается иначе. Прав был Белинский, когда по поводу отношения Печорина к княжне Мери (эпизод верховой прогулки) заключал: «…здесь Печорин впал в Грушницкого, хотя и более страшного, чем смешного…»
Порой это понимает и сам Печорин. «Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать… Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала. Кто не заключал таких условий с своей совестью?»
Заключая сделку с совестью, Печорин снова уподобляется Грушницкому. Отличие меж ними лишь в том, что Грушницкий отдается на волю обстоятельств, тогда как Печорин использует ситуацию в своих целях. При этом он иногда даже перехватывает через край. Перед тем как выстрелить, Печорин в последний раз обращается к Грушницкому, используя его же патетическую лексику: «И вы не отказываетесь от своей клеветы? не просите у меня прощения?.. Подумайте хорошенько: не говорит ли вам чего-нибудь совесть?»
Сцена дуэли с предельной ясностью обнаруживает всепоглощающий эгоизм Печорина, позволяющий ему торжествовать над другими, но самому не приносящий все же счастья. В «момент истины» Печорин старается беспристрастно оценить все прожитое и приходит к неутешительному выводу: «Что ж? умереть так умереть! потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно».
Еще раз расставим точки над «i». В этой дуэли все ее участники ведут себя не слишком благородно. Печорин вроде бы хочет заставить Грушницкого воздержаться от бесчестного деяния, но «с другой стороны, больше всего заботит Печорина собственная совесть, от которой он наперед откупается на случай, если произойдет непоправимое, и Грушницкий превратится из заговорщика в жертву» (Н.Долинина).
Заявив Грушницкому, «если вы меня не убьете, то я не промахнусь – даю вам честное слово», Печорин почти открыто дает ему понять, что знает об истинной подоплеке происходящего. И одновременно он как бы заранее снимает с себя ответственность за трагические последствия, поскольку гласно сообщил о возможности такого исхода.
Грушницкий после этих слов краснеет («ему было стыдно убить человека безоружного… но как признаться в таком подлом умысле?..»). Он, конечно, виноват в том, что события развиваются по такому сценарию, хотя и не он замыслил эту интригу. Грушницкий оказался впутанным в события по слабости характера и в силу желания постоянно производить на окружающих впечатление. Но вот когда он выстрелил и едва не застрелил противника, тогда он становится по-настоящему виновным в подлости. И лишь в последнее мгновение своей жизни, когда он понял, что Печорин был осведомлен о подлом замысле драгунского капитана (а Грушницкий его соучастник и в конечном счете главное действующее лицо этой драмы), лишь тогда он перестает рядиться в байронического героя. «Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали. – «Стреляйте! – отвечал он, – я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла».
Итак, «слабость характера может привести к преступлению, и тогда уже нет оправданий человеку, который, казалось бы, всего только слаб. Вот почему Лермонтов не позволяет нам серьезно жалеть Грушницкого, пока он жив» (Н. Долинина).
Хуже всех ведет себя в этих обстоятельствах драгунский капитан. Печорин предлагает перезарядить пистолеты, капитан протестует. Но стоило Печорину предложить ему стать к барьеру на тех же условиях, как капитан струсил и отважился только на то, чтобы «пробормотать» слова протеста, уклонившись от поединка самым жалким образом. А ведь пока это было безопасно, капитан хвастался своей храбростью и опытностью в «делах чести».
И даже Вернер, который один из всех вызывает уважение Печорина, в этом поединке показал себя не с лучшей стороны.
В финальной сцене дуэли Печорин стреляет, и после того, как рассеялся дым выстрела, все видят, что Грушницкого на площадке нет. «Все в один голос вскрикнули». Печорин, обращаясь к доктору, произносит: «Finita la comedia». Вернер «не отвечал и с ужасом отвернулся».
По мнению Н. Долининой, «Вернер ведет себя нисколько не лучше драгунского капитана. Сначала он не удержал Печорина, когда тот стал под пулю. Теперь, когда свершилось убийство, доктор отвернулся – от ответственности».
КОММЕНТАРИИ
Бэла
…мы остановились возле духана. – Духан (тюркск.) – трактир, мелочная лавка.
…служил при Алексее Петровиче… – Имеется в виду известный участник войны 1812 года А… Ермолов (1777–1861), с 1815 по 1827 год главнокомандующий русскими войсками на Кавказе. Ермолов пользовался у подчиненных большой популярностью, поскольку был строг, но справедлив. Оппозиционные настроения генерала и его сочувственное отношение к ссыльным декабристам послужили причиной его отставки. Симптоматично, что Максим Максимыч при новом начальстве не продвигается по службе.
…были ль обвалы на Крестовой? – Ледники, сползающие с вершин Казбека, Крестовой и Гуд-горы, нередко вызывали обвалы, нарушающие движение по Военно-Грузинской дороге. Вот почему старожилы внимательно следили за накоплениями льда и снега на склонах гор.
