Третья вещь — нож. Нож лежал на краю раковины. Весь такой чистый. Капли воды блестели на лезвии. Меня это почему-то взбесило до крайности. Вот человек лежит, живого места на нем нет. Кровища на полу. На стене брызги. И нож этот чистенький лежит. И сам ты стоишь чистенький. Вот это пробрало меня до костей. До самой маленькой косточки. Взбесился я. Тут или с ума надо было сходить, или самому зверем становиться. И пока нож был отдельно от этого гада, я прыгнул вперед, А он — от меня. Не стал драться, не стал пытаться нож взять. Видать, понял по моему лицу, что живой он мне не нужен.
Настю я в это время как-то упустил из виду. То есть я понимаю, что в это время она была где-то на кухне. Но я ее не заметил. Я видел нож и его. Больше меня ничего не интересовало.
Этот гад сразу назад дернул. Там с кухни выход на огород.
А я, чтоб сразу его сграбастать, в окно сиганул. Рама там слабенькая. Чуть-чуть я его не взял. Была бы у меня рука сантиметров на пять подлиннее — сцапал бы за ворот. А так... Я из окна выпрыгнул. Прямо на огород. А он уже там бежит. Я прыгаю, руки тяну — и не дотягиваюсь. И мордой в снег упал. Потом встаю — он уж метров тридцать отмахал, потом через забор перемахнул... Я — за ним. Но не получилось у меня тогда. С полкилометра пробежал — и понял, что не достану я его, гада. Он бежал, будто черти за ним гнались. Ну, в общем, правильно он бежал.
Выматерил я его, себя и все на свете. И побежал назад. Думал — от соседей позвоню нашим. Поставим весь город на уши, а найдем выродка.
И вот тут я только вспомнил про Настю. Бегу обратно, заскакиваю в кухню. Сердце — как поршни у двигателя. Ведь если маньяк — то не иначе как добрался и до ребенка... Она то ли в третий, то ли в четвертый класс тогда ходила.
Влетаю в кухню — она там стоит. Рядом с бабой Дусей. Бледная, будто сейчас в обморок грохнется. И глаза — в одну точку уставились и замерли. Косички торчат. И портфель в руке держит. А рука — белая, как мраморная.
Я ее стал тормошить, она не шевелится, не говорит ничего.
Только смотрю — на щеке вдруг кровь появилась. Я перепугался — а потом дошло до меня.
Я когда в окно прыгал, руку разрезал о стекло. Поначалу даже и не почувствовал. А потом смотрю — кровь хлещет. Двенадцать швов потом наложили. Нерв какой-то там задет. С тех пор кисть плохо двигается. Лечился, но без толку.
Вот так все и вышло. Настя потом отошла понемногу. Но дураку понятно, что такие вещи не проходят без следа. Наверное, как-то сказалось это на психике.
Со Светланой мы все же расписались. В том же году. В апреле. Она в этом доме все равно больше жить не могла. Продали его за какие-то копейки и переехали ко мне. Еще через пару лет поменяли ту однокомнатную на двухкомнатную. Вроде все налаживалось.
Только я же помнил, как тогда вошел на кухню. И очень ясно тогда понял: теперь все будет по-другому. Как раньше — уже не будет.
И не было.
4
— Самое мерзкое, — сказал майор. — Что тут и курить нельзя. Дай-ка я пожую, что ли.
Бондарев протянул пачку сигарет и, пока майор вытягивал одну, спросил:
— Но ты все-таки его подстрелил?
— Кого?
— Того гада.
— За которым я бежал?
— Да.
— Если бы у меня был пистолет с собой, мы бы никуда не бежали. Я бы его сразу положил. Всей обоймы не пожалел бы. У меня не было оружия с собой.
— И еще рука... — вспомнил Бондарев.
— Вот именно, — сказал майор, яростно тиская зубами фильтр сигареты. — Если бы у меня был пистолет...
— То есть он просто убежал... — неуверенно проговорил Бондарев, не зная, в чем ему опять сомневаться — в верности собственной памяти или в искренности Черного Малика в последние минуты жизни. «Мент, сучара, все же достал меня».
— Он убежал, — повторил майор Афанасьев. — Но он все-таки добегался, да?
— Да.
— И сколько он получил?
— Он... Он покончил с собой.
— Хм.
Бондарев не знал, подходящий ли это момент и будет ли вообще такой момент.
— И что потом случилось с твоей женой?
Афанасьев опять не удивился.
— Она погибла. А Настя исчезла. Вот почему я говорю, что так, как раньше, уже никогда не было.
— Я хотел бы поподробнее поговорить об этом, — сказал Бондарев.
Афанасьев пожал плечами.
— Что это значит? — поинтересовался Бондарев.
— Может, хватит? Или писателям всегда мало? Меня просили помочь, но меня не просили выворачивать душу.
— Ты только что это сделал без всякого приказа.
— Просто такое настроение, — проворчал Афанасьев.
— Я так понимаю, что оно у тебя такое все последние два-три года.
— Ну и что? К твоему маньяку это не имеет отношения...
— Меня интересуют не только маньяки.
— Ага, — сказал Афанасьев. — Наконец-то.
— Что?
— Наконец-то ты скажешь, что никакой ты не писатель.
— Допустим. И что?
— Ничего. Мне плевать, кто ты такой на самом деле. Просто я так понимаю, что у писателя должна быть привычка сидеть по полдня за столом и широкая задница от такой привычки. У тебя нет ни того, ни другого. У меня такое впечатление, что ты спортом занимаешься. Держишь форму. Ты случайно не...
— Стоп, — сказал Бондарев. — Тебе же плевать, кто я? Сам сказал.
— Сказал, — согласился Афанасьев.
— И мне кажется, существует только одна причина, по которой ты согласишься рассказать про смерть своей жены и про исчезновение Насти.
Афанасьев задумался, сжевал до половины сигарету и еле заметно кивнул.
— Эта причина — желание найти убийцу, — сказал Бондарев. — Так?
— Нет.
— Нет? — удивился Бондарев.
— Я не хочу его искать. Я не хочу знать, почему он сделал то, что сделал. Неважно. Уже неважно. Ты просто расскажи мне, как он умер. И пусть это будет хороший, подробный рассказ.
Глава 22
Слабое место
1
Мезенцев дорого бы дал за то, чтобы никогда не слышать эту историю. Точнее — чтобы никогда не слышать ее из уст Лены Стригалевой, дочери Генерала. А еще дороже он бы заплатил за то, чтобы больше никогда не видеть саму Лену.
Если бы ему какое-то время спустя знакомый пересказал своими словами историю о том, как дочь Генерала решила отомстить Жоре Маятнику за смерть отца, как Жора ее раскусил и отомстил сам за себя... Что ж, Мезенцев, наверное, расстроился бы. Слегка попереживал за глупую девчонку, которая не слушала умных советов старших.
Но задним числом, где-то на душевных окраинах, Мезенцев непременно вздохнул бы с облегчением и заочно поблагодарил Жору, потому что, прояви эта Лена побольше ума и настойчивости, потрать она больше времени на свое расследование... Кто ее знает, к чему это могло бы привести. И кому бы она тогда решила мстить.
Нет, конечно же, свидетелей самого происшествия не осталось, но вот сам факт поездки Мезенцева в Дагомыс вполне мог быть просчитан. При желании и умении. У Лены было желание и были деньги, что в данном случае равнялось умению, поскольку профессионалов, готовых продаться за хорошие бабки, — навалом на каждом углу.
И это делало Лену потенциально опасным человеком для Мезенцева.
Вот почему Мезенцев сожалел, что не узнал об этой истории из газет или из рассказа Темы Боксера.
Вместо этого он сам влез в историю, стал таким же ее персонажем, как и сама Лена Стригалева.
И вариантов выходов обратно, вариантов возвращения к прежней расслабленной жизни было очень немного.
Честно говоря, их было всего два.
И первый из них заключался в том, чтобы завести Лену в глубь парка имени Первого мая, а через некоторое время выйти оттуда уже без Лены.
2
И это была неплохая идея, тем более что прошедшим летом весь Ростов был взбудоражен слухами о маньяке, который нападает на молодых девушек в городских парках. Еще одно мертвое тело вполне можно было списать на этого самого маньяка, у которого началось весеннее обострение или как там у них, маньяков, это называется... Новый сезон, что ли? Неважно.
Это был очень простой вариант. Его можно было осуществить хоть в ближайшие пять минут.
Был еще и второй вариант. Он по всем параметрам уступал первому — он был сложный, на его воплощение требовалось много времени, гарантия успеха отсутствовала... Еще это был довольно наивный вариант, и на его исполнение мог решиться только человек, у которого в голове проживала небольшая колония тараканов.
Мезенцев мысленно взвесил оба варианта, и второй вариант перевесил. Надо же, какой сюрприз. Или это называется муки совести? Загладить вину перед памятью Генерала тем, что спасти его дочь? Но только что там заглаживать? Где там вина? Даже на Страшном суде Мезенцев продолжал бы настаивать, что это была самооборона. То есть он сначала хотел застрелить Генерала в соответствии с путевкой... Но застрелил уже из самообороны. Версия путаная, ну так где же вы видели простую и ясную правду?
— Лена, — сказал он черному рюкзаку с множеством карманчиков и «молний». Лена обернулась. — А ты не боишься, что я тебя выдам Жоре Маятнику? Он, наверное, неплохие деньги за тебя даст.
