— Вольно! — сказал я ему голосом Петкова, и Марко вздрогнул.
Петков посмотрел на меня с интересом.
— Иди, Марко. — Он бросил шляпу на стол. — Не дразните его, Багрянов! Можете доиграться. — Он сел. — Впрочем, дело ваше. — Отодвинул шляпу. — У меня мало времени, Багрянов, и я попрошу вас ответить быстро, коротко и точно. Три вопроса...
Я сел напротив.
— Какие вопросы?
— Первый: номер газеты?
— «Днес» от шестнадцатого апреля тридцать пятого.
— Текст поминания?
— Он не имел значения. Что открытка получена, я узнал по надорванному левому уголку. Это означает: через три дня здесь же.
— А если не придут? Или что-нибудь помешает?
— Тогда каждый вторник с десяти до десяти тридцати на улице Царя Калояна.
— Вас знают в лицо?
Я растопырил ладонь и демонстративно пересчитал пальцы. Загнул четыре.
— Сдается мне, что вопросов должно быть три?
Петков засмеялся, принимая шутку.
— Не скаредничайте.
— Да нет, валяйте, вы здесь хозяин. О чем вы спросили?
— Знают ли вас в лицо?
— Не думаю...
— Предполагаете или уверены?
Он говорил с таким напором, что меня разобрало зло.
— Я не господь бог!
Петков приподнял бровь, но промолчал.
— Пусть так. Сейчас я уеду, а вам принесут завтрак. А потом мы снова встретимся, и, как знать, не удивлю ли я вас кое-чем...
Он сделал паузу, улыбнулся — ни дать ни взять прежний Атанас Петков, хорошо знакомый мне по застолью.
— Не гадайте, Багрянов. Не нужно. Потерпите часок — и все узнаете. А пока — приятного аппетита!
...Час уже истек, а Петкова все нет и нет. Соответственно нет и обещанного им сюрприза. Я сижу в одиночестве и думаю об этом, и еще о том, что или я полный профан, или же сюрприз, обещанный Петковым, не такой уж секрет для Слави Багрянова, каким представляется заместителю начальника отделения В. Впрочем, гадать нет смысла: рано или поздно все в этом мире становится на свои места.
9
Завтра истекает срок.
Завтра кто-то, кого я не знаю, войдет в условленное время в модный магазин на улице Царя Калояна и, не найдя там человека в макинтоше из серой английской шерсти и с «Зорой», торчащей из левого кармана, постоит у прилавка в глубине, купит галстук или коробку носовых платков и удалится, чтобы никогда больше не прийти сюда, ибо мое отсутствие в переводе с языка символов на болгарский скажет кому надо, что человек в макинтоше провалился.
Голова... У меня ужасно болит голова. И губы — не мои губы. Они вспухли, стали огромными; я пытаюсь облизнуть их, но не могу. Марко и тот второй — его зовут Цыпленок — на славу отделали меня в подвале. Им помогал неуклюжий детина со сплющенными ушами боксера. Для начала они завели мне руки назад, стянув их колодкой, а затем без долгих разговоров пустили в ход дубинки. Я корчился на бетонном полу, и вонь — одуряющая вонь свежевычищенных ботинок — душила меня. Дубинки врезались в спину, почки, полосовали шею и крестец. Все трое били размеренно, сменяя друг друга, а когда Марко — старший — сказал: «Хватит», — сели возле стены на корточки и закурили. Покурив, Цыпленок встал и нехотя, без особой силы, раза три тюкнул, меня лицом об пол.
— Эй, — негромко сказал Марко. — Нашел забаву.
Я с трудом повернул голову и увидел лицо детины с примятыми ушами. Он упирался подбородком в колени и смотрел на меня как на вещь. Или как на покойника.
Сейчас я вспоминаю все это и радуюсь, что жив. Я лежу на спине, прихлестнутый двумя парами наручников к железной кровати. Ноги привязаны к спинке. Матрас и подушка убраны, и круглые пружины впиваются в ребра.
Я лежу и жду. Чего?
Судя по шагам и шорохам, доносящимся сверху, Петков и его люди собрались в угловой гостиной первого этажа. Я недаром потратил полтора часа на осмотр дома и помню наизусть каждый закоулок. Признаться, я немало этим горжусь, ибо архитектор, строивший виллу, по-моему, задался целью доказать, что смысл и искусство несовместимы. Ход в ванную он устроил из оранжереи, а на втором этаже — между кухней и залом с антресолями — разместил две треугольные комнаты без окон. Любопытно, зачем он все-таки соорудил этот хаос? Впрочем, бог с ним, с домом! Гораздо больше меня волнует другое: чем занят Петков и не готовит ли он очередной — третий по счету — сюрприз?
Говоря по совести, я сыт первыми двумя.
Даже более чем сыт...
...Петков — вопреки обещанию быть через час — приехал на виллу с опозданием. И не один, а в сопровождении короткопалого субъекта с фонендоскопом в кармане пиджака и саквояжем в руке.
— Заждались? — спросил Петков и подтолкнул меня к окну. — Раздевайтесь... Осмотри его, Фотий.
Я разделся, и эскулап выстукал мою грудную клетку, пощупал пульс. Пальцы у него были холодные и толстые, как каротель. «Дыши!» — буркнул врач и, игнорируя фонендоскоп, припал ухом к моей груди. «Не дыши!» Пока я послушно выполнял команды, Петков скучал в кресле и курил, стряхивая пепел куда попало. «Садись!» — сказал врач и достал коробку с прибором, похожим на градусник. Давление, слава богу, мне измеряли и раньше, но сейчас — не знаю почему — мне стало не по себе... «Сто двадцать на семьдесят...» Врач сложил фонендоскоп, захлопнул крышку коробки. Затолкал их в саквояж.
— Одевайся! Он здоров, здоровее не бывает.
— Минутку, — сказал Петков. — Ты помнишь, Фотий, о чем я говорил? Обморок, высокая температура.
— У него? Позавчера?
— Не у меня же! — сказал Петков с подавленным раздражением.
— Он ничем не болел, даже насморком.
— Ладно, Фотий. Я понял... Спасибо за консультацию.
Петков оттянул ворот своего роскошного свитера, словно расслабляя петлю. Проводил глазами врача. Подождал, пока за тем захлопнулась дверь, и только тогда обратился ко мне с вопросом, бывшим, пожалуй, лишним при этих обстоятельствах:
— Слышали?
— Да, — сказал я, понимая, что здесь к чему.
— Диагноз верен?
Я пожал плечами.
— Врачи ошибаются. Даже профессора.
— Наш Фотий — нет. Правда, ему больше везет на переломы и вывихи, чем на ангины, зато практика у него обширная, и распознать симуляцию ему ничего не стоит.
Петков вынырнул из кресла и встал передо мной.
— Багрянов! Я предупреждал: простота и откровенность! — Он оттянул и отпустил ворот свитера. — Так вот, вы многое выиграете, если скажете, зачем вам понадобилось терять сознание на улице Царя Калояна, а перед тем подсовывать нам в номерах градусник с несбитой ртутью. А заодно — поняли, за-од-но! — объясните, и без вранья, где и на чем вы засекли моих наружников? Не того, что ездил с вами в Добрич, а других, пораньше.
— Велик секрет!
— Не велик? Так где? Где вы их срисовали? Возле гостиницы?
